Часы. Пальцы чешутся. К чему бы? Вечеринка на хэллоуин

— Какая вы глупая. И кто же, по-вашему, придет? Кто же, по-вашему, может прийти? Им бы пришлось ломать двери, пробиваться сквозь стену, а к тому времени… ведь есть и другие средства… Это не обязательно должно быть молоко. Молоко — это легкий способ. Молоко, какао, чай… Для маленькой миссис Муди я приготовила какао — она ведь любила какао.

— Морфий? Но где вы его достали?

— О, это было легко. Один мужчина, с которым я жила много лет назад… У него был рак… доктор дал мне лекарства… чтобы были у меня под рукой… и наркотики тоже… потом я сказала, что все выбросила… но я их сохранила, и другие наркотики и болеутоляющие… я думала, что в один прекрасный день они могут пригодиться… и они и в самом деле пригодились… У меня до сих пор еще осталось… сама я ничего не принимаю… просто не верю. — Она подтолкнула стакан с молоком к Тапенс. — Выпейте, это совсем не больно. Другой способ… беда в том, что я не помню, куда я его положила.

Она встала со стула и принялась расхаживать по комнате.

— Куда же я его положила? Куда? Теперь, когда я стала старая, я все забываю.

Тапенс снова завопила: «На помощь!», но на берегу канала по-прежнему никого не было. Миссис Ланкастер все еще бродила по комнате.

— Я думала… ну да, я думала… ну конечно, в моей сумке для вязанья.

Тапенс отвернулась от окна. Миссис Ланкастер шла на нее.

— Какая же вы глупая, — сказала миссис Ланкастер, — хотите, чтобы было так, по-другому…

Она схватила Тапенс левой рукой за плечо. Тут же из-за ее спины, появилась и правая: в ней она держала длинный тонкий стилет. Тапенс сопротивлялась, в голове ее пронеслось: «Я легко могу остановить ее. Легко. Она старая женщина. Слабая. Она не может…»

И вдруг сквозь холодную волну страха она подумала: «Но и я ведь старая женщина. И я уже не так сильна, как прежде. Я не так сильна, как она. У нее железная хватка. Наверное, потому что она сумасшедшая, а сумасшедшие, я всегда слышала, очень сильные».

Блестящее лезвие приближалось. Тапенс пронзительно закричала. Снизу до нее донеслись крики и удары — будто кто-то пытался взломать двери или окна. «Но они ничего не смогут сделать, — подумала Тапенс. — Они ни за что не пробьются через эту стену. Они же не знают секрет…»

Она сопротивлялась изо всех сил. Пока еще ей удавалось отвести от себя руку миссис Ланкастер. Но та была более крупной женщиной. Крупная и сильная женщина. На лице ее по-прежнему блуждала улыбка, исчезло только выражение благожелательности и появилось выражение, какое бывает у человека, который от чего-то испытывает удовольствие.

— Убийца Кейт, — сказала Тапенс.

— Так вы и как меня звали раньше знаете? Да, я придала этому возвышенный характер. Я стала слугой Господа. На то воля Божья, чтобы я вас убила. Вы ведь это понимаете, ведь так? Так что, все справедливо.

Тапенс уже не могла вздохнуть. Одной рукой миссис Ланкастер прижала ее к стулу, давление все усиливалось — ускользнуть было невозможно. Острая сталь стилета в правой руке миссис Ланкастер неумолимо приближалась.

«Нельзя впадать в панику, — подумала Тапенс, — нельзя паниковать». И тут же, с резкой настойчивостью: «Но что я могу сделать? Бороться невозможно».

И вдруг нахлынул страх — тот самый жуткий страх, который она испытала в «Солнечном кряже»…

«Это ваше бедное дитя?»

То было первое предупреждение, но она неправильно его поняла… она даже не знала, что это предупреждение.

Ее глаза следили за приближающимся лезвием, но, как ни странно, в состояние паралича ее привел не вид стилета и не таившаяся в нем угроза, а лицо державшего его — благожелательное лицо миссис Ланкастер, улыбавшееся счастливой улыбкой, улыбкой женщины, выполняющей свое предназначение и которой приходится мягко убеждать неразумную жертву.

«Она даже не кажется сумасшедшей, — подумала Тапенс. — Это-то и ужасно… Разумеется, не кажется, потому что сама она считает себя здоровой. Да и со стороны она кажется совершенно нормальным, благоразумным человеком — это она так думает… Ах Томми, Томми, куда же я влезла на этот раз?»

У нее закружилась голова, по всему телу разлилось какое-то чувство отрешенности… Она обмякла… где-то послышался звон разбитого стекла, который унес ее прочь, во тьму…

— Ну вот, вам уже лучше… вы приходите в себя… выпейте-ка, миссис Бересфорд.

К губам ей прижимали стакан… она дико сопротивлялась… Отравленное молоко… кто же это сказал?., насчет «отравленного молока»? Не будет она пить отравленное молоко… Да. Нет, это не молоко… запах совсем другой…

Она расслабилась, губы открылись — она попробовала на язык…

— Бренди, — сказала Тапенс.

— Совершенно верно! Ну же — выпейте еще…

Тапенс сделала еще один глоток. Затем снова откинулась на подушку, обозревая свое окружение. В окне торчали стропила приставной лестницы. Перед окном на полу громоздились осколки разбитого окна.

— Я слышала, как разбилось стекло.

Она оттолкнула стакан с бренди, и ее взгляд поднялся к лицу человека, который его держал.

— Эль Греко, — сказала Тапенс.

— Простите?

— Не важно.

Она оглядела комнату.

— А где она — я хочу сказать, миссис Ланкастер?

— Она… отдыхает… в соседней комнате…