Чаткальский тигр

— Сбесилась ты, что ли? Остепенись, — с трудом выговаривал Файзулла Ахмедович между взрывами смеха, вытирая платком глаза. — Эх, будь мне сейчас те тридцать три, и гонись ты за мной с топором — ох-хо, если б это было! — тот топор в твоих руках мне сейчас показался бы лучшим в мире букетом!.. Эх, где теперь те золотые дни. Сейчас нет нужды в топоре, женушка, на все сто процентов и без остатка я твой! И только твой.

— Все смеетесь, не цените меня. Была бы на моем месте другая, и начальников ваших отыскала бы, и парторганизацию…

— Ценю, дорогая, еще как ценю! — смеялся Файзулла Ахмедович, обняв рукой жену за плечи и прижимая к себе. — Разве есть надо мной выше начальник, чем ты!.. Ну, ладно, Мархаматхон, довольно, я самый целомудренный мужчина. Ты — моя единственная. Только ты и вот это сладкое вино согреваете и волнуете мою кровь. Не лишай меня этой радости.

— Я же о вас забочусь. Только о вас и думаю всю жизнь…

— Думаешь, я сам не вижу этого? Ты же у меня такая заботливая! А я в тебе сразу приметил эту черту, потому и женился.

— Ах, вот как?! — воскликнула Мархаматхон, делая вид, что обиделась и пытаясь отстраниться, но муж еще сильнее обхватил ее за плечи.

— Друзья недаром говорили, что я знаток женщин и выбрал лучшую из них.

Мархаматхон улыбнулась:

— А ведь вы сами были ужасно ревнивы, помните?

— Почему был? Я и сейчас…

— Но умели держать себя в руках, не горячились понапрасну.

— А сейчас я разве не таков? Да сейчас я еще лучше владею собой.

— Куда там! Лезете в бутылку из-за сущих пустяков. Говорят, однажды у соседа Насреддина-афанди ослиха родила детеныша без хвоста, так Насреддин целую неделю уснуть не мог, все переживал и думал, как же сосед будет вытаскивать осла, если тот увязнет в грязи, — сказала Мархаматхон смеясь. — Так и вы…

Музаффаров вздохнул и побарабанил пальцами по столу:

— Эх, дорогая, понапрасну перевели всех этих добрых и трудолюбивых животных, считая, что они даром корм едят. Я собственными глазами видел, как туши ослов грузили на самосвалы, отвозили за город и сваливали в овраг. Сердце мое обливалось кровью… А один идиот из кишлака Телов вооружился малокалиберной винтовкой и, явившись на базар, перестрелял всех этих животных. И никто ему и слова не сказал. Потому что осел стоит всего три рубля. Но и за эти деньги никто их не покупает. Хозяева только облегченно вздохнули, обрадовавшись, что освободились от бремени.

— Ах, отец, разве может живое существо стоить так дешево?

— Прежде все хозяйство дехкан держалось на ослах. Лошадь бедняку была не по карману. А ныне, глядишь, у того машина, у другого мотоцикл… В городе осел уже в диковинку. Только в горах, где машинам не развернуться, еще встречаются эти бедные животные…

— Может, все эти перемены естественны? Помните, у нас тоже была одна табуретка на двоих? Она служила нам столом. И мы были счастливы. Потом купили настоящий стол и стулья. А табуретку выбросили… Так и в жизни.

— Да быть мне жертвой за тебя, за мою умницу, которая находит нужные слова в нужную минуту! Жизнь вечна. Только мы, к сожалению, смертны. Хлопочем, копошимся и растрачиваем себя по мелочам.

Файзулла Ахмедович любил мисры Амира Равнака и многие из них помнил наизусть. И сейчас он произнес вслух его четверостишие:

Не убудет на земле услад и без меня.
Столкнув чаши, помянут погибшего друзья,
Мир под солнцем не затуманит горе,
И без рыбы вечным остается море.

И, ласково погладив жену по плечу, добавил с грустью:

— Жаль только, что раньше уходят те, что не щадили себя, работали, не думая о наградах. А всякие приспособленцы пожинают лавры. Не хочется оставлять им то, что вот этими руками создано! — Файзулла Ахмедович вытянул перед собой дрожащие руки.

Мархаматхон мягко заметила:

— Отец, не говорите так, ведь хороших людей на свете больше. И потом… мы не собираемся никуда уходить.

— Хайитбай-аксакал из Актепа молодец, — продолжал Файзулла Ахмедович, все так же набычившись и раздосадованно. — Он не спорил со всяким жульем, зная, что все равно не переспорить, а сразу же, без слов, вытягивал их вдоль спины своим сыромятным кнутом. И правильно делал! А мы что делаем? — Он порывисто обернулся к жене. Лицо его в минуты сильного волнения багровело, губы бледнели. Мархаматхон с тревогой, не решаясь перебить, смотрела на мужа. — Заведомо знаем, что перед нами жулик, и стесняемся сказать об этом. Мало того, сами потакаем! Взятки даем, чтобы достали нужную вещь…

— Ой, отец, вы опять разволновались. Нельзя так. И я хороша, сижу и слушаю. Разболталась, будто делать нечего. Вы посмотрите телевизор, а я постираю замоченное белье. Да и к завтраку надо что-то приготовить. Свежего чаю заварить? — спросила Мархаматхон, поднимаясь.

— Не откажусь.