Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

Весь центр вокруг президентского дворца также был сплошным полем зазубренных руин (сегодня это главным образом просто ровная площадка, поскольку большая часть руин была снесена российскими военными в 1995–1996 годах). На этой территории разрушение было полностью сопоставимо с картинами Сталинграда в 1943 году, Берлина в 1945-м и Хюэ в 1968-м. В других местах, в расползающихся пригородах, которые протянулись во все стороны от города, разрушение было более спорадическим. Но по всему центру города то тут, то там я обнаруживал во дворах многоэтажек – где-то одну, где-то две, а где-то и несколько – свежие могилы тех, кто был убит или, как в случае со стариками и больными, просто умер от холода, голода и истощения в подвалах, где прятались люди.

Почти повсеместно обнаруживались следы грабежа и вандализма, в некоторых случаях – со стороны чеченских боевиков либо вооруженных грабителей, выдававших себя за них, но в подавляющем большинстве – со стороны российских солдат. Мне показали буквально десятки домов и квартир, двери которых расстреливали из автоматов, после чего их обстановка либо исчезала, либо разрушалась в экстазе уничтожения, вместе со всем остальным, что можно было сломать. Дважды я видел квартиры, превращенные в отхожие места. Во время боев эти разрушения были исключительно беспричинными, но к моменту моего возвращения они происходили главным образом в рамках облав в поисках оружия.

Также были многочисленные случаи преследования чеченских мирных жителей. Это, как и грабежи, воздействовало на всех чеченцев, вне зависимости от их политических пристрастий, а также и на немалое число их русских соседей. Наш хозяин в Грозном, строитель по имени Муса (родственник бывшего антидудаевского мэра Грозного Бислана Гантамирова и сторонник опиравшегося на русских Временного совета) заявил:

«Здесь ни ночи не проходит без того, чтобы какой-нибудь дом не был разграблен или подожжен. Выстрелы, которые ты слышишь, – это не бой, это русские стреляют по дверям… Им плевать, кто там за Дудаева, а кто против, если ты чеченец. Ты показываешь им пропуск от Временного совета, но тебе говорят: мы тебя заставим его съесть, и иногда они это даже делают, смешав пропуск с водкой. Из-за этого они не всегда принимают во внимание даже собственные пропуска… Они разрушили мой дом, и нет смысла ремонтировать его, потому что они разрушат его снова… Теперь обычным чеченцам, как я, которые хотят только мира, приходится бояться всех – и дудаевских моджахедов, и российскую армию».

Муса и другие описывали многочисленные случаи беспорядочной стрельбы; от разных людей я слышал о привычке, распространенной у солдат: подбрасывать обойму патронов в карман человеку, которого они разыскивали, затем «находить» ее, объявлять его «террористом» и убивать его на месте. Но женщин, как правило, щадили, что было несколько необычно для этого типа войны. (Общая оценка военных жестокостей со стороны российских солдат будет дана в третьей главе.)

Настроение обычного русского населения было неоднозначным. Многие сами пострадали – и от бомбежек, и от грабежей, но при этом было и определенное мрачное удовлетворение от бедствий чеченцев после того, что они сами проделывали с русскими на протяжении предыдущих трех лет. Я разговаривал с восьмилетней русской девочкой по имени Аня, которая вместе со своим отцом и двумя еще меньшими братьями пришла поживиться тем, что осталось от фабрики, где делали варенья и консервы. (Я думал, что в Грозном липнет обычная грязь, пока не обнаружил, что она стала такой после того, как смешалась с большим количеством яблочного пюре и консервированных слив. Через это болото брели чеченские и русские мирные жители, отчаянно наполняя свои бутылки и кувшины.) Глядя на меня своими маленькими, но уже умудренными опытом глазами, как у изможденного эльфа, девочка сказала мне: