Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

Но в действительности она, конечно же, потеряла не всё: у нее оставались обширная семья, деловая хватка, способность к усердной работе – и ее куры. Когда я вернулся в Грозный в мае 1995 года, уличные рынки опять функционировали во многих частях разбитого и занятого армией города. Они напоминали мне высокую весеннюю траву, которая уже проросла на пустыре вокруг центральной площади, эти дерзкие, переплетающиеся побеги живой зелени, пробивающиеся сквозь обрубки уничтоженных деревьев и закрывающие серые и коричневые обломки, которые стояли там, где страдали и умирали тысячи людей – впечатляющий и почти пугающий знак достоинства природы посреди хрупкости трудов цивилизации, а фактически – и самого человека¹¹.

Бомбардировка Грозного

Худшим опытом Чеченской войны для меня была декабрьская бомбардировка, пусть даже она оказалась гораздо более спорадической и менее интенсивной, чем сочетание ударов с воздуха и артобстрела, сопровождавших наземный штурм. Это в самом деле была одна из самых мощных бомбардировок на протяжении последних десятилетий – значительная часть артиллерии бывшего советского колосса выплеснула свой огонь на территорию площадью несколько квадратных миль. Коллеги, побывавшие в Бейруте и Сараево, говорили, что бомбардировка Грозного затмевала сражения за эти города.

Возможно, ощущение от этой бомбежки было еще тяжелее как раз потому, что она была слишком спорадической и случайной. Другая причина заключалась в том, что бомбы падали на город, который всё еще не подвергся наземному удару и поэтому имел нормальный вид, а кроме того, очевидной целью бомбежки были убийство и запугивание гражданского населения. Возможно, она оказала на меня такое воздействие еще и потому, что среди первых ее жертв была моя знакомая Синтия Элбаум, молодой американский фотограф, для которой это была первая война. Ее убило, когда бомбы упали на перекресток, по которому прошедшей ночью уже был нанесен удар, и мы отправились туда, чтобы осмотреть повреждения.

Но прежде всего было ощущение, что с неба атаковала огромная железная рука, сокрушая наугад и разрывая на части ни в чём не повинных людей, когда они лежали в своих постелях или отчаянно искали пищу, причем рядом с ними находились их мужья и дети, что в моем восприятии придавало бомбежке особенный кошмар, в котором сошлись воедино моральный шок и мой собственный ужас. Каждое утро, просыпаясь, мы обнаруживали, что злобный великан отгрыз еще один кусок от знакомых улиц, оставив черную дыру в прежде нетронутых рядах домов, в их лишенных конечностей, оскорбительно искореженных телах, одетых в остатки пижам и ночных тапочек. В длинных промежутках между воздушными ударами стояла глубокая тишина, снег глушил любой звук на пустынных улицах. В эти дни Грозный часто напоминал город, пораженный не войной, а чумой.

В январе, в отличие от декабря, самолеты переключились на наземные атаки. Одно лишь количество самолетов казалось невероятным и ужасало. В моросящей мгле грозненского января, которая становилась еще хуже из-за толстых клубов дыма от горящего города и нефтеперерабатывающих заводов, эта картина напоминала дно серого мутного моря, в котором можно было наблюдать стаи огромных серых акул, круживших и нырявших у вас над головой, то появляясь из серых облаков, то исчезая в них. Иногда казалось даже, что они движутся медленно и молчаливо. Как-то раз я наблюдал за боем в центре города с восьмого этажа разбитой многоэтажки, и могу поклясться, что один из самолетов пролетел прямо на уровне моего окна, и я отчетливо увидел его пилота.

Стойкость чеченских боевиков под этим давлением (перед лицом как психологического воздействия, так и физической опасности) на протяжении беспрерывных недель оставляла глубокое впечатление. Что же касается защитников Бамута, села у подножия Кавказских гор, оборонявшихся на протяжении пятнадцати месяцев под бомбежками, на которые они не могли ответить, то благодаря своим действиям они становятся в один ряд с великими эпическими защитниками в истории, вместе с теми, кто оборонял Верден и Масаду.

Многие мужчины из гражданского населения, которым ничего не оставалось делать, кроме как сидеть в безделье под бомбежками, в эти ужасные недели начали пить. В этом контексте контраст между мужчинами и женщинами был довольно разительным. Он стал особенно заметен, когда в течение января я несколько раз посещал один подвал на улице Пионерской, 87, в полумиле от центральной площади, где нашли убежище остававшиеся обитатели окрестных многоэтажек. Большинство этих зданий уже лежало в руинах, а в следующие несколько недель их уничтожили в некоторых случаях буквально до одних лестничных клеток, с причудливыми кусками камней, цеплявшимися на них, как разорванное в клочья белье на обвисшей веревке.