Чечня: Трагедия Российской мощи. Первая чеченская война

«Мне немного надо, потому что я был солдатом по жизни. Но мужчина, в конце концов, должен думать о своей семье, и жалованье должно быть впятеро выше или даже еще больше, чем то, что я получаю сейчас, даже с надбавкой за службу здесь. В любом случае государство показало, что ему наплевать на своих солдат или милиционеров. Просто сейчас дело обстоит именно так. Кто будет солдатом, если можно работать в банке?»

Ощущение разочарования и пессимизма было всеобщим, даже несмотря на то, что оно не производило столь плачевного воздействия на боевой дух собровцев, как в других частях армии. Я спросил собровца Диму, не является ли борьба с мафией безнадежным делом в условиях растущей криминализации и коррупции в самом российском государстве. Он грустно пожал плечами: «Возможно, но нам надо продолжать пытаться это делать. Иначе всё пойдет к чертям, и никакая достойная, нормальная жизнь в России не будет возможна».

Еще одним аспектом, который стала очевиден за стаканом коньяка (хотя и прежде всё это особенно не скрывалось), была та степень неуважения и презрения, которую они испытывали к российским властям и собственным командирам. Олег, который погиб через три дня после нашей последней встречи, круглолицый улыбчивый офицер из Сыктывкара, с его короткой бородой и бело-голубой шерстяной шляпой напоминавший типичного моряка, к тому же над ним часто шутили товарищи из-за его невнимательности, сказал:

«Россия – это страна дураков, и, что еще важнее, ей правят негодяи. Я думаю, они хотели, как лучше, а получилось, как всегда [русская поговорка]. В твоей стране, я предполагаю, армия доверяет правительству, а здесь солдаты не доверяют ни правительству, ни даже собственным генералам. Они вполне уверены, что, во-первых, все они воры, а во-вторых, что они настолько некомпетентны, что наделают идиотских ошибок и поведут их на убой. Можно ли их обвинять? Просто посмотри, что здесь происходит».

Андрей был еще откровеннее: «Ельцин, Грачев – всё это куски дерьма. Они все думают только о том, чтобы остаться при должности и делать деньги. Правительство и мафия – это фактически одно и то же. Никто из них не думает ни о стране, ни об армии».

И это были люди из Министерства внутренних дел, из войск, которым пришлось бы на передовой защищать режим Ельцина или его преемников в случае каких-либо массовых беспорядков! По моим ощущениям, они могли бы, наверное, выступить против посягательства на власть со стороны других спецслужб или отдельных политиков в случае государственного переворота, но ни при каких обстоятельствах они не стали бы стрелять в обычных демонстрантов. Похоже, это делает положение администрации Ельцина, а возможно, и любой другой российской администрации, весьма шатким. Если массы и впрямь когда-нибудь выйдут на улицы в действительно большом количестве, то любое отдельно взятое правительство может рухнуть с удивительной скоростью – даже несмотря на то, что следующее правительство, которое придет к власти, будет, вероятно, мало отличаться по своей сути. Вновь и вновь и от армии, и от внутренних войск я слышал вариации фразы, сказанной одним из собровцев: «Если Ельцин думает, что армия и ОМОН снова спасут его, как это было в октябре 1993 года, ему стоит лучше подумать».

С точки зрения военной эффективности, собровцы, как мне показалось, и соответствовали, и не соответствовали статусу «элитных» войск. С одной стороны, они много лет отдали военной профессии. Все, за исключением двоих, были в Афганистане, а некоторые участвовали и в других боевых операциях – Андрей, бывший десантник (и большой почитатель Лебедя как командующего), имел за плечами шесть таких операций, включая Баку в 1990 году. С другой стороны, им было уже под или за тридцать, они имели семьи, то есть уже были слишком возрастными и нагруженными слишком большой личной ответственностью людьми для того рода инстинктивного безрассудства, который необходим для действительно хороших боевых частей, за исключением тех обстоятельств, когда угроза всей стране и собственным семьям становится явной и ошеломляющей.

Вот что сказал мне Дима, один из самых молодых (ему было 23 года):