Чехия. Инструкция по эксплуатации

Когда сорок лет назад[105] закончилась Пражская Весна, в атмосфере похмелья после вторжения получила начало очередная дискуссия на старую тему: чешская судьба.

Два писателя спорили о том, уникальным явлением или фарсом была наша попытка приклеить человеческое лицо к оддному из "измов".

Милан Кундера считал, будто бы это было что-то исключительно значащее. Угадать всемирный тренд – это шанс для малых народов, именно это оправдывает их существование и образует привлекательность.

Вацлав Гавел резко возражал: мировые тренды – это всего лишь иллюзия, если собственный дом не в порядке. А этот наш дом находится в катастрофическом состоянии уже с 1948 года! Давайте поначалу уберем в своем доме!

Оба впоследствии защищали собственные тезисы. Кундера в Париже как писатель с мировой славой (в нашей стране эту славу ревниво приуменьшали); Гавел в заключении, как автор и политик, а под конец – в качестве нашего президента в Праге на Градчанах.

И концепции, скорее всего, не изменились. Кундера – мораванин – любил правду в настоящем времени, Гавел – чех – в будущем времени. Все эти дебаты на земле никогда урегулированы не будут, и даже на небе (или в той чешской деревушке там, наверху, которую мы называем Небешаны) они кончаются, чаще всего, отпущением грехов. Но для нашего путешествия через Моравию за последствия отвечает Милан Кундера. Как переводчик правды моравского типа. Ведь здесь любят как раз такую, в случае которой вовсе не требуется, чтобы она вначале победила. Поэтому люди здесь более гордые, они любят, скорее, легкость, умеют забывать и знают, что это излечивает. Забывать и прощать – это ведь соединяется друг с другом. Правда, в каком-то смысле, уже победила здесь, а поскольку у нее нет обязанности постоянно побеждать, ее можно иногда даже спеть.

Чешский чех, привыкший к нашей опере-буфф о "Проданной невесте", говорит: klid (спокойствие), а если дойдет до чего, всегда он bierernsr (пивно-серьезный). Чешский мораванин живет более драматично, но разговаривает радостно, когда же нападет на него печаль, тогда бывает weinselig (винно-блаженный). Разница между моравским Масариком и чешским Бенешем является тому наилучшим примером.

А еще – разница между чешской деревенской оперой и ее моравским соответствием, то есть между "Проданной невестой" и "Ее падчерицей". Во второй – творении Яначека – деревню не слишком обожают. Бабушка (святая старушка у чехов) здесь даже убивает. Жених здесь не покупает себе невесту, речь, скорее всего, для него в искуплении в религиозном смысле слова. Он не отважился бы прославлять обмана, даже если бы то была "всего лишь хитрость". В "Енуфе", той самой "искупленной невесте", точат ножи, у любви здесь телесное измерение – ну а в кабачке подают и прославляют вино.

Но в одном плане и чехи, и мораване одинаковы: оба напитка здесь обожаемы в своей уменьшительной форме – как пивко и винцо (pivečko и vínečko). Нам уже известно (из долины Бабушки), что нечто уменьшенное и малое у нас частенько означает особенный род величия. Бабуля, то есть Kleinmutter – по сути своей означает Grossmutter, а наша Kleinmutter ни в коем случае не маленькая, а вдвойне могущественная. И, внимание – в том числе и наша робость, то есть Kleinmut, это часто Hochmut, то есть величие или даже гордыня. Иногда поглядите на это поближе сами.

Как пивко, так и винцо, хотя это и уменьшительные определения, обеспечивают нам единство страны, безотносительно того, что и где пьется…

Среди многочисленных моравских песен о вине имеется одна весьма особенная. Текст у нее простой, зато философия ой какая комплексная. Я имею в виду "Vínečko bílé a rudé". Здесь тоже важна величина. "Винцо" – это не какое-то там мини-вино, а только супервино, вино вин. Первец сообщает нам нечто чрезвычайно простенькое:

Винцо белое, ты от моей милой…

Винцо красное, ты от моей другой…

Буду вас все время пить, сколько буду жить,

Ах, вы оба моих винца!

Любовь здесь выпуклая, обильная: красная и белая.

Дорогой мой čechnfrojnde (друг Чехии - лом.нем.), вот в этом месте ты обязан превратиться в mérenmajstra (сотоварища Моравии). В гимне Сметаны само небо предоставляло питье. А все печали и хлопоты, в свою очередь, местным казались, как оно в Чехии и бывает, земного происхождения. Бог посылает своим чехам пиво в знак утешения. То есть, он дает им нечто вроде sedativum (здесь: успокоительное) для здешней любви к ближнему – в противном случае люди друг с другом бы не выдержали.

В моравской версии напиток родом от mílé (и милой, и любимой одновременно), только это вовсе не успокоительное средство, а вовсе даже excitans, то есть как нечто совершенно противоположное – как средство возбуждающее. И вино, и милая прекрасно соединяются. А пиво и невеста? Марженка бы погнала Еника тряпкой, если бы он назвал ее "мое ты пивко".