Чехия. Инструкция по эксплуатации

Der Räuber Hotzenplotz (Разбойник Хотценплотц) – это знаменитая книжка Отфрида Прёйсслера. Всемирный успех шестидесятых годов, до настоящего времени читаемая с восторгом, известная и по телевизионным программам. Прёйсслер написал ее как своего рода грандиозное воспоминание – это summa Bohemica его детства и юных лет, проведенных у нас, и которые закончились войной, неволей и выселением. Книжку он написал в Германии, когда ему разрешили вернуться к своим землякам, которых мы выгнали потом, когда наша Правда сделалась настолько ужасно конкретной, что с нами едва можно было выдержать. Но Прёйсслер, помимо разрешенных пятидесяти килограммов багажа забрал с собой еще и ментальность здешних сказок, словно невидимую и невозможную для конфискации контрабанду.Сказочных персонажей из Ворлицкого леса, лежащего где-то между Либерцем и Йичином. И других коллег из наших лугов и рощ: маленького водяного, маленькую ведьмочку, Кашпарека и Зеппла, чешского полицейского Димпфельмозера (по-нашему, естественно, Наждака), которые с тех пор населяют не одну только Германию, потому что добрались и до Америки с Японией – вот только как-то не желают возвращаться домой, хотя имеют на это все права. А ведь было бы совершенно логичным, показать их чешское происхождение – перевести и дать чешским детям.

К сожалению, так не случилось. Вместо них начали появляться различные их мутации. Всегда с каким-то небольшим опозданием: водяной Чесилко[69], разбойник Румцайс, маленькая русалка и другие. Эти персонажи настолько были похожи на фигурки Прёсслера, что даже удивительно, что этого никто и не заметил. Только Европу тогда разделяли стена и колючая проволока, за которыми цвели только местные цветы. Вот если бы фамилия Прёсслера была Понедельник, расстояние между ним и Четвергом[70] было бы видно лучше. Чесилко, Амалия и Румцайс – это попросту клоны.

Я не занимаюсь здесь оригинальностью Чтвртека. Во многих его текстах имеется остроумие, поэзия и кристальная чешская речь. Меня привлекает Румцайс. Ну а точнее: то, что из него сделал перенос в нашу страну.

Понятное дело, он остался разбойником и перемещается где-то между Либерцем и Йичином. Его родимый лес называется Ржахолец. Еще у Чтвртека зло – это, скорее, случайность, чем принцип. То, что в других сказках вызывает страх, здесь как-то в чешском стиле привлекательно. Дьявол здесь не дьявол, а чешский черт. У Чтвртека весьма оригинальна идеология Румцайса. Потому что наш герой это чех эпохи Гусака (то есть, 1969 - 1989 гг.). Он не грабит, чтобы жить, а живет, чтобы грабить. И между этими двумя сферами противоречия он не видит. Это хитрый тип, действующий в соответствии с максимой: "Кто не грабит, тот ворует у семьи". Но грабит он с умеренностью, в соответствии с другим принципом тех времен: "Кто ворует сверх того, что ему положено по должности, будет наказан". Румцайс заботится о Мане, матери Циписека, их сыночка. Заранее он радуется мысли о днях, которые проведет с ними в лесу Ржахолец, точно так же, как всякий чешский человек ожидает прихода выходных и давно желанной поездки на дачу. Ведь целую неделю ему пришлось собирать все то, чего не хватало в доме. Какая ужасная работа! Румцайс занимается и этим, а вдобавок ему нужно еще обвести вокруг пальца немного склеротичного Князя, проживающего – а как же еще – в йичинском[71] замке. Понятное дело, что он умеет прекрасно справляться с полицейскими типа Димпфельмозера. Всякая власть – то ли бургомистра, то ли княжеская – ему подозрительна. Какая-то она чужая, заграничная – а нет ли случаем у нашего Князя какого-то тевтонского акцента? Бесполезность ценностей здесь радикальная, чары фигур, ранее очень даже ужасных – ужасно безвредны. А все крутится возруг воровства и разбоя.

С этой книгой наш вошедший в поговорку Пепа из Писка или Стракониц, плавающий во время каникул по своему пруду, должен был чувствовать себя чуть ли не как Ной на своем Ковчеге во время потопа, который только и ожидает мгновения, когда будет можно выслать голубку, чтобы проверить, закончилась ли уже ужасная катастрофа. Каждый новый Румцайс был, собственно говоря, диссидентом. Он не сражался за свободу, как за некую абстракцию, но видел ее первоначальный субстрат: режим вовсе и не нужно свергать, достаточно просто воровать, и режим рассыплется сам.

Герой Чтвртека, правда, мир не завоевал, но уж наверняка сердца чхов. Румцайс завоевал у нас в стране громадный литературный успех. Но когда уже даже в чешском ковчеге невозможно было скрыть свежего дуновения с суши, Ной начал разыскивать какую-нибудь птицу-разведчика. Голубя не было. Румцайс давным-давно зажарил его для своей Мани. А потом можно было увидеть, что какая-то приближается – вне всякого сомнения, со стороны суши, но все приветствовали ее очень дружно и с пылом-жаром. Но вблизи оказалось, что это сорока. А вместо виноградной лозы в клюве у нее был камень.

НАШ СВЯТОЙ ПЛУТИШКА