Чехия. Инструкция по эксплуатации

Вы можете отнестись к этому как к пустой болтовне, как к разговору за кружкой пива в кабачке или чему-нибудь в этом стиле. Как к сплетням за Stammtisch-ом (столом для постоянных посетителей — нем.). Для этого немецкого определения у нас нет хорошего чешского словечка, поэтому мы его просто выговариваем чуточку иначе (štamtyš). Имеется еще выражение štamgast, хотя и есть в нем что-то отвратительное. Зато его литературный синоним — "постоянный посетитель" — не слишком хорошо звучит. То есть, "штамтыши" у нас здесь имеются, но пивные у нас — никак не birhalle. Ничто здесь не перекачивается с одной ягодицы на другую, не обнимает коллег за плечи и не орет с ними песни. Над чем-то подобным чех, чаще всего, посмеивается.

Чешский Человек — не коллективист. Вместе выпить? Ясен перец, вперед, но, в общем, каждый сам за себя. Общий кувшин не кружит у нас за столом. Петь в унисон? Почему бы и нет, можно, но только под аккомпанемент какого-нибудь приличного инструмента. И вдобавок — а когда будет мое соло?! За столом всегда найдется кто-нибудь с гармошкой или губной гармоникой, с гитарой или со скрипкой — никакой тебе не профессионал или — Боже упаси — заказной музыкант. Поем по очереди: ты исполняешь замечательную песенку и передаешь соло дальше. Но можно и без музыки, передавать рассказ дальше или слушать с тихой улыбкой.

Cogito ergo sum, говаривал когда-то Рене Декарт, который, вроде как, свое пионерское произведение — основы современной философии — обдумывал неподалеку от Праги. К сожалению, как на злость, в католической армии, под командованием Тилли, который дал нам выволочку под Белой Горой. Discours sur la methode — Рассуждение о методе — "мыслю, следовательно существую", заверил он сам себя как первый рационалист, поставивший под сомнение собственное сознание, чтобы с гордостью возвести фундаменты под исследования и вскрытия всяческого рода, которые с того времени и до нынешнего режут на кусочки ранее единый мир.

Но мы, наверняка из мести за собственное поражение, перевели это как "говорю, следовательно, существую". То, что было разъединено на кусочки, мы соединяем с помощью нашего языка. При этом нами не руководит какое-либо ordo, какая-либо Система, а всего лишь огромная доза уважения ко всему живому. Мы будто калейдоскоп. То, что перекатывается и перемешивается внутри, не всегда обязано быть Чистотой и Красотой, тем не менее — это такое чистое и прекрасное удовольствие, что-либо смешивать и запутывать. По правде красиво ухватить путаницу жизни и, иногда, увидеть смысл в бессмыслице.

ЧЧ — Чешский Человек — не является особо великим систематизатором. А если уж появится некто, выделяющийся в данной сфере, его, в свою очередь, называют Паточка — это пивовар, изделия которого походило на выветрившееся слабое пиво (patok). В размышлениях о Боге и окружающем мире мы, скорее, решаемся на импорт. Если имеется нечто готовое, к тому же родом откуда-то — это нам нравится гораздо сильнее. Мы с энтузиазмом внедряем это в жизнь, проявляя просто фантастическую смекалку. Это так же, как в случае наших ругательств! Зато болтовня и рассказы, растворяющие, разрушающие системы — это уже чисто наш продукт, который мы сами выдумали, испытали, и который действует.

Нет, это совсем не какие-то глупости малых людишек, совсем не банальные сплетни — а только напоминание о непостоянстве мира. Если же "мир — это случай", как утверждал Виттгенштейн — равно как и Кафка, Гашек, Готвальд и Гитлер, что родом были из бывшей Австро-Венгрии — то мастер рассказа Грабал тоже желал обозначить этот мир, при этом обращаясь к тезаурусу пражского немецкого языка, и, благодаря этому, стал великим пабителем (pábitel). Pábit происходит от fabeln, baffeln или babbeln и означает "разговаривать", "болтать". Но только не в чешском языке! Pábit это не совсем то же, что baffeln, точно так же, как "кнедлик" — это вовсе не Knödel. Возможно, какой-нибудь насмешник и скажет: вы только поглядите на чехов! Они такие чемпионы несовершенства, что как только у них случится чего-то совершенного, им приходится взять это у немцев — мастеров перфекционизма! Но Грабал не только умно выбрал, но и тем самым уплатил небольшую дань языку своей супруги. Она стояла рядом с ним во время войны и после нее. А может, именно она рассказывала ему, что подобный способ говорить о жизни взялся прямо из жизни, что он прижился в немецких кафе и винных погребках, так что pábeni можно было признать совместным строением обеих культур нашей метрополии.

Гётц Фер описывает золотые времена pábeni-pabbeln в своей книге Fernkursus im Böhmischen (Заочный курс чешского языка — понятное дело, двуязычный). Мой собственный "ускоренный курс" может лишь подтвердить Фера.