Чехия. Инструкция по эксплуатации

И все-таки, pábitel это несколько больше, чем Baffler, точно так же, как hairstylist — это не только парикмахер. В слове pábeni где-то звучит чешское báj (сказка, миф) и bavení (развлечение, попытка развеселить). То есть, сказка, не правда.

То есть, собственно говоря, Правда здесь вовсе не побеждает. И уж наверняка не политическая правда. Здесь не высказывается никакое коллективное "Я", а, возможно, лишь группа персонажей из сказки. Здесь царит лирическое "Я". Но опять же — нет никакого монолога, никакой мономании, только лишь сольные выступления личностей, даже малых или совсем уже ничтожных, как тот же Крживопрд! Хор, составленный из наблюдателей, соглашаясь, урчит и отпивает из своих кружек. Ибо, раз мир — это общность фактов, то мы — всего лишь одни из них.

Понятное дело, головы и сердца тоже очутятся в игре, с мигренью или аритмией.

Ну а pábeni — это не только болтовня, рассказы, но еще и сказка. Ее вечные персонажи: лиса, лев или кот выступают как Лишка, Лёвы, Катц, пан Вопичка (мартышка), пан Кочурек (котик), пани Леви. В наши времена — времена безграничной гордыни человека, его тривиальности и разнузданности — похоже, только лишь pábitel возвращает миру соответствующие измерения.

Так что, думаю, не случайно журнал, учрежденный неким паном Фуксом, имел название "Мир Животных". Юный Гашек плодил там свои первые сказки. Хотя он публиковал их как новаторские трактаты, наука не оставила от них ни единой сухой нитки, признав их самыми банальными фальшивками. Потому-то "новатор" из журнала и вылетел. Поначалу в "Чешское Слово", а потом все дальше и дальше, пока сам не сделался всего лишь чешским словом.

А еще появились "Академические Ведомости". Из Кёнигсберга. Описание слепой блохи Palepsylla kuntiana, которую в балтийском янтаре, якобы, открыл и назвал в свою честь прусский профессор Кунц. Еще лучше была "научная" мелочь Гашека: "Рациональное разведение оборотней". Еще имеются чистокровные щенята! И самое удивительное, объявлялись желающие приобрести. Некий господин "под-учитель" из Воднян (наверняка читавший национальную эпопею "Naši" (Наши) Йозефа Холечека) обязательно желал приобрести первый чешский экземпляр. Очередное открытие — пифийской блохи — было, похоже, уже лишним, потому что для всех уже должно было быть ясно, что этот корреспондент вскоре с работы вылетит. С пользой для литературы в Чехии, до сих пор привыкшей, в основном, к Холечекам. Вот теперь наша литература повернула на правильный путь.

А потом, под Страконицами — окончательно сошла с него. А случилось так, благодаря тому, что Швейк неправильно свернул (существуют правдивые парадоксы) и вместо стога в Малчине избрал анабазис. То ли в этом помогло то, что лоб ему перекрестила бабка-травница, или же помогла картофельная похлебка, сварганенная в кустах за деревней, но Швейк открыл Будейовице, а Гашек — pábeni.

У него, кстати, имеется и свой девиз: "говорю, следовательно, существую!". И девиз этот почти что божественен — в нем тоже скрывается, что "в начале было слово". Зато нет никакого логоса, понятия предопределенности, супер-разума или чего-нибудь в этом роде. Просто: или мое слово, или твое. Которое стало телом на волнах нашей коммуникации. То есть, Dia-logos — слово как тема, слово как разговор. Истинный фундамент мира, его суть. Без него была бы бесконечная скука, и, собственно, без него мир, возможно, и не существовал бы. Потому что без слова мир не может быть миром.

Говорю, ergo sum — ergo не перестаю, самое большее, за исключением пауз, необходимых для того, чтобы отдышаться или найти подходящее слово, или когда партнер вошел тебе в слово, потому что именно он как раз нашел подходящее. Потому-то у нас рассказ редко заканчивается — мы представляем собой профессиональное несовершенство. И это вовсе не неряшливость, а только лишь понимание бесконечности мира. Наша философия видит в этом исключительную, если не истину, то, по меньшей мере, принцип. Мы не любим каких-либо постоянных рамок. Ведь рамка только притворяется, будто бы что-то крепко удерживает, сжимает, в то время как все и так вытекает. Вот воронка — это нечто большее, чем рамка. Так что, когда мы желаем закончить, то просто перестаем говорить. Наверняка, именно потому у нас мало крупных романов, и все они больше похожи на сказки или басни. Попросту, мы прекращаем разговор — и баста. Например, так как Гашек или Кафка.

Мы пишем не рассказы, а истории, потому что любим рассказывать истории… Некоторые из них длинные, как у Грабала. И ничего удивительного, что у нас так принялся сюрреализм. И что pábeni развивалось у нас так же сильно, как и любовь к кубизму. В нем ведь тоже мы релятивизируем, что-то ставим рядом с друг другом или напротив друг друга.

В улыбчивой печали чешских пабителей чудовищная серьезность надутых людских мартышек превращается в шутку. Словно бы мы видим только лишь волосы у них на груди или скачущих блох… и специально обращали на это внимание.