Чехия. Инструкция по эксплуатации

Ну да, даже тот самый ЧЧ прибавил себе красок. Он просиживал, в основном, в такси и ожидал вас перед вокзалом или в аэропорту, чтобы пригласить вас в адскую поездку. В результате нее, вы душу не потеряете, только лишь деньги. Прежде, чем вы опомнитесь, он предложит вам договор. Рыночный, естественно, во всяком случае, он так утверждает. Ведь предложение зависит от спроса, а про цену вы не спрашивали! Помня о путешествии Мефистофеля по трассе Прага — Эрфурт и назад в течение одной ночи, он предложит вам — радующимся прибытию и желающим знакомится с городом — такую таксу за километр, словно бы Прага располагалась где-то в окрестностях Эрфурта. И, конечно же, он испытывает просто дьявольскую радость, когда, благодаря этому, в один момент он превращает вас в ворчунов местного разлива.

Но не позвольте ему вывести вас из состояния равновесия. Город и вправду великолепен, а ЧЧ (на этот раз — как Чешский Человек), это, в основном, тип приличный, благожелательный и, наверняка, не более коварный, чем обитатель Венеции или любого иного города. Вы можете встретить его над Чертовкой на Кампе[51], ведь это наше Campo di Praga. Не бойтесь, черт, который появляется в Чертовке, здесь имеется исключительно в этимологическом смысле. На старинной латыни это, наверняка, какая-то Certina. На каком-то Cambo[52]. Речка с таким же названием протекает в Кастеллино, неподалеку от Кьянти, рядом с Чеччи и Леччи — двумя деревушками, названия которых звучат столь знакомо. Так что это всего лишь старинный гидроним — название для определения воды; а Cambo как слепое ответвление или рукав реки (давно оформленное в лексикографии) здесь визуально расшифровывается. Вообще-то в Чехии имеется всего семь мест и городов с названием Бенатки (Benátky) (от латинских слов Venat, Benat — то есть, попросту Венеция), и все эти наименования означают болотистую низину. Так что чувствуйте себя хорошо в нашем Veneto di Praga, поскольку здесь имеется и некоторое родство. Здесь вы тоже услышите много итальянских, немецких или английских фраз. Каждый из этих языков у нас можно слышать уже издавна.

Весело и без комплексов, толпами здесь появляется и юный ЧЧ — серость и скука, проклятие заключения, это уже не его проблемы. Его не сопровождает "кафкианский" страх, он не боится города, который "не выпустит из своих когтей" никого, кто хоть раз позволил себя схватить. К Праге он относится просто лишь как к своему месту для проживания, без деления на нации, идеологии, без претензий и предубеждений. Вы можете сидеть здесь, на берегах Кампы, и наблюдать. Глядеть на то, как обе реки — Влтава и громадный поток людей — скрещиваются и смешиваются под мостом и на нем, как они глядят друг на друга и излучают динамичную свободу. Думаю, что от нее мы уже не отвыкнем. Имеется у меня такая надежда.

Одна попытка открыться миру здесь уже имела место. Вот только она плохо закончилась — в прошлом безжалостном столетии, в котором бытие другим часто означало не-бытие. И которое идентичность сводил к соучастию в коллективной подлости.

"Возможно ли вообще такое, — спрашивал некий Новак (вовсе не nobody) в начале двадцатых годов упомянутого столетия, — чтобы какой-нибудь немецкий писатель понял трагический дух Праги?". Этот человек пописывал тогда в самом влиятельном печатном органе Чехии "Венков" ("Venkov"), то есть "Деревня". Уже само его название говорит, что наше истинное происхождение связано с полем. То есть — не городом. Редакция этого издания располагалась в улочке На Поржици, где сейчас располагается газета "Право", до недавнего времени — "Руде право". Замечательная традиция! Нет ничего лучшего, как собственное поле, здоровое происхождение и постоянный адрес!

В трехстах метрах от редакции размещалась Рабочая Касса Взаимопомощи, где на четвертом, самом высоком этаже мучился практически всю жизнь и зарабатывал на хлеб некий Кафка, Франц, доктор права. Арне Новак, автор приведенной выше цитаты, наверняка, иногда, в знак уважения приподнимал шляпу, встречая на улице своего соседа. Но литературной славы Кафки он не дождался. И наверняка бы его удивляло, ну почему это весь мир так им восхищается. Ибо он верил в то, что

только чешское сердце, лишь оно, способно понять Прагу во всем ее страдании,

с истинной любовью.

Занимался он, в основном, чешской литературой, не без определенных заслуг и эрудиции. Вот только видел он ее исключительно в ее чешскости.