Чехов без глянца

«Между „есть Бог" и „нет Бога" лежит целое громад­ное поле, которое проходит с большим трудом ис­тинный мудрец. Русский человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его. и потому он обыкновенно не знает ничего или очень мало». Мне почему-то ка­жется, что Чехов, особенно последние годы, не пе­реставал с трудом продвигаться по этому полю, и ни­кто не знает, на каком пункте застала его смерть.

Иван Алексеевич Бунин:

Много раз старательнотвердо говорил, что бес­смертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме — сущий вздор:

— Это суеверие. А всякое суеверие ужасно. Надо мысли ть ясно и смело. Мы как-нибудь потолкуем с вами об этом основательно. Я, как дважды два че­тыре. докажу вам, что бессмертие — вздор.

Но потом несколько раз еще тверже говорил про­тивоположное:

— Ни в коем случае не можем мы исчезнуть без следа. Обязательно будем жить после смерти. Бес­смертие — факт. Вот погодите, я докажу вам это...

Михаил Осипович Меньшиков:

Религии Чехов не любил касаться. Только один раз в Ялте, па берегу моря, у нас как-то завязался разго вор о Боге и быстро оборвался. «Я не знаю, — ска­зал Чехов, — что такое вечность, бесконечность, я себе об этом ничего не представляю, ровно ничего. Жизнь за гробом для меня что-то застывшее, хо­лодное, немое... Ничего не знаю». Трезвая и чест­ная душа его боялась бреда, боялась внушений, про­тиворечащих опыту, боялась того «раздражения пленной мысли», которые многие принимают за голос свыше. Но той поэзии, которая сопровожда­ет веру, Чехов не был чужд. Он с теплым чувством 105

вспоминал об обычае в их семье, начиная с i сентя­бря. читать ежедневно по вечерам «Жития свя­тых», и во многих рассказах эта детская начитан­ность Чехова очень заметна. Звон монастырского колокола на заре вечерней, искры солнца на дале­ких крестах, умиление бедной человеческой молит­вы, тихие восторги сердца и предание себя Выс­шей Воле — все это было понятно Чехову и, может быть, не так уж чуждо.

Зинаида Григорьевна Морозова:

Дело было к вечеру, окна выходили на запад, был чудесный закат. В Замоскворечьи зазвонили к ве­черне.

— Люблю церковный звон. Это все, что у меня оста­лось от религии — не могу равнодушно слышать звон. Я вспоминаю свое детство, когда я с нянькой ходил к вечерне и заутрени.

Федор Федорович Фидлер.Из дневника:

28 июня 1904. В другой раз Михайловский и Чехов проезжали зимой мимо Исаакиевского собора; ко­лонны были покрыты инеем, и Чехов сказал, что в таком виде храм особенно прекрасен...

Цветовод и садовник

Мария Тймофеевна Дроздова:

Ангои Павлович относился ко всему растущему с радостным любопытством.

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

У всех Чеховых есть одно свойство: их, как говорит­ся. «слушаются» растения и цветы — «хоть палку во­ткни, вырастет», — говорил А П. Он сам был страст­ный садовод и говорил, гак же как Чайковский, что мечта его жизни, «когда он не сможет больше пи­сать», — заниматься садом.

Александра Александровна Хотяинцева:

Он очень любил цветы. В Мелихове он разводил ро­зы, гордился ими. Гостьям-дачницам из соседнего имения (Васькина) он сам нарезал букеты. Но сре­зал «спелые» цветы, те, которые нужно было сре­зать но правилам садоводства, и «чеховские» розы иногда начинали осыпаться дорогой, к большому огорчению дачниц, особенно одной, поклонницы Чехова, которую Антон Павлович прозвал «Аделаи­дой». <...>

Тут же около роз находился огород с любимыми «красненькими» (помидоры) и «синенькими» (баклажаны)[4] и другими овощами.

-Татьяна Львовна Щепкина-Куперник:

Он, между прочим, особенно любил цветущие яб­лони и вишни, и в своей пьесе «Вишневый сад» больше всего ценил ее название. Цветение фрукто­вых деревьев вызывало в нем какие-то радостные ассоциации — может быть, сады его детства в юж­ном городке, но когда он смотрел на бело-розовые яблони, у него были ласковые и счастливые глаза.

Ольга Леонардовна Книппер-Чехова: