Чехов без глянца

Рядом с настоящим чаем продавался и спитой чай, собранный евреями в трактирах и гостиницах, вы­сушенный и подкрашенный. Конфекты, пряники и мармелад помещались по соседству с ваксою, сар­динами, сандалом, селедками и жестянками для ке­росина или конопляного масла. Мука, мыло, греч­невая крупа, табак-махорка, нашатырь, проволоч­ные мышеловки, камфара, лавровый лист, сигары «Лео Виссора в Риге», веники, серные спички, изюм и даже стрихнин (кучелаба) уживались в са­мом мирном соседстве. Казанское мыло, душистый кардамон, гвоздика и крымская крупная соль лежа­ли в одном углу с лимонами, копченой рыбой и ре­менными поясами. Словом, это была смесь самых разнообразных товаров, не поддающихся никакой классификации. Лавка Павла Егоровича была в од­но и то же время и бакалейной лавкой, и аптекой без разрешения начальства, и местом распивочной торговли, и складом всяческих товаров — до афон­ских и иерусалимских будто бы святынь включитель­но, — и клубом для праздных завсегдатаев. И весь этот содом, весь этот хаос ютился на очень неболь­шом пространстве обыкновенного лавочного по­мещения с полками по стенам, с страшно грязным полом, с обитым рваною клеенкою прилавком и с небольшими окнами, защищенными с улицы ре­шетками, как в тюрьме. <...>

Антоша, сидя в лавке, должен был знать, где, на ка­кой полке и в каком ящике хранится такой-то то­вар. Павел Егорович требовал, чтобы все отпуска­лось покупателю без замедления и моментально.

Михаил Павлович Чехов:

В 1874 году мы переехали в свой собственный дом. выстроенный нашим отцом на глухой Елиса- ветинской улице, на земле, подаренной ему дедуш­кой Егором Михайловичем. Отец был плохим

дельцом, все больше интересовался пением и обще­ственными делами, и потому его собственные дела пошли на убыль, и самый дом вышел неуклюжим и тесным, с толстыми стенами, в которые подряд­чиками было вложено кирпича больше, чем было необходимо, ибо постройка оплачивалась с каждой тысячи кирпича. Подрядчики нажились, оставив отцу невозможный дом и непривычные для него долги по векселям. Вся семья теснилась в четырех комнатках; внизу, в подвальном этаже, поместили овдовевшую тетю Федосью Яковлевну с сыном Але­шей, а флигелек, для увеличения ресурсов, сдали вдове Савич, у которой были дочь-гимназистка Ира- ида и сын Анатолий. Этого Анатолия репетировал мой брат Антон Павлович. <...> Семья нашего отца была обычной патриархальной семьей, каких было много полвека тому назад в провинции, но семьей, стремившейся к просве­щению и сознававшей значение духовной культу­ры. Главным образом по настоянию жены, Павел Егорович хотел дать детям самое широкое образо­вание. но. как человек своего века, не решался, на чем именно остановиться: сливки общества в тог­дашнем Таганроге составляли богатые греки, кото­рые сорили деньгами и корчили из себя аристокра­тов, — и у отца составилось твердое убеждение, что детей надо пустить именно по греческой линии и дать им возможность закончить образование да­же в Афинском университете. В Таганроге была греческая школа с легендарным преподаванием, и, по наущению местных греков, отец отдал туда учить­ся трех своих старших сыновей — .Александра, Ни­колая и Антона; но преподавание в этой школе даже для нашего отца, слепо верившего грекам, оказалось настолько анекдотическим, что пришлось взять от­туда детей и перевести их в местную классическую гимназию.

Александр Павлович Чехов:

Антон Павлович Чехов никогда не обладал выдаю­щимся слухом; голоса же у него не было вовсе. Грудь тоже была не крепка, что и подтвердилось потом болезнью, которая свела его преждевременно в мо- гилу. Несмотря, однако же, на все эт о, судьба распо­рядилась так, что А. П. до третьего и чуть ли, кажет­ся, не до четвертого класса гимназии тянул тяжелую лямку певчего в церковном хоре. <...> Пели главным образом в монастыре и во «Дворце». <...>

Антон Павлович пел в монастыре альтом, и его, как и следовало ожидать, почти не было слышно. Муж­ские сильные голоса подавляли слабые звуки трех детских грудей. Но Павел Егорович не принимал этого в расчет, и ранние обедни пелись аккурат­но и без пропусков, невзирая ни на мороз, ни на дождь, ни на слякоть и глубокую, вязкую фязь не­мощеных таганрогских улиц. А как тяжело было вставать по утрам для того, чтобы не опоздать к на­чалу службы!.. <...>