Чехов без глянца

Несмотря на рано обнаружившийся у него уклон в сторону писательства, он тем не менее оставался прилежным студентом, хотя и довольно пассив­ным по отношению к увлечению общественной ра­ботой или медицинской специальностью. Он акку ратно посещал лекции и практические занятия, нигде, однако, не выдвигаясь вперед. Если бывал 216 на сходках, то скорее в качестве зрителя, и на вто­ром курсе, в 1880/81 академическом году, в бурные времена, предшествовавшие и последовавшие за событием 1 марта 1881 года (убийством Александ­ра II), он оставался в рядах большинства студентов курса, не индифферентных, хотя и не активных революционеров. <...>

Позднее, когда студенческая жизнь вошла более или менее в свою колею, его было видно и в аудито­риях и лаборат ориях; и экзамены он сдавал добро совестно, переходя аккуратно с курса на курс. О его отношениях к занятиям и студенческим обязанно­стям свидетельствует образцово составленная на V курсе кураторская (обязательная зачетная) исто­рия болезни пациента нервной клиники. <...> Пред­ставление о Чехове-студенте у меня составилось частью из данных наблюдений со стороны и лич­ных встреч — особенно во время занятий с товари­щами в порученной мне, как старосте V курса, сту­денческой лаборатории, — частью же из того, что о нем сообщал словоохотливый и прямодушный, наш милый товарищ Вася Зембулатов, которого Чехов часто звал по гимназическому обычаю «Ма­каром», и друтой товарищ по Таганрогу Савельев. Оба товарища А. П. относились к нему, как к самому лучшему другу детства; их соединяли не только узы гимназической скамьи, но и донское происхожде­ние, и весь, хотя и неглубокий, но и обычно интим­ный крут интересов гимназических одноклассни­ков. Но в то же время было ясно, что спайка трех товарищей произошла и благодаря, с одной сторо­ны, чуткости будущего крупного сердцеведа, с дру­гой — художественной спаянности взаимно друг- друга дополнявших индивидуальностей — толстень­кого маленького, с ротиком сердечком, малень­кими усиками и жидкой эспаньолкой, с подпрыги­вающим животиком во время добродушного смеха, степняка-хуторянина Васи Зембулатова и поджа- 217

рого, высокого, доброго, благородного, по-детски мечтательно-удивленного, молчат и во го казака Са­вельева. У Чехова, уже студентом ушедшего в круг широких литературных интересов и уже вырисо­вывавшегося как яркая творческая индивидуаль­ность, казалось, ничего не должно было оставаться общего с этими милыми детьми южных степей. Л между тем тесная дружба с гимназическими това­рищами оставалась неизменно прочной до послед­них дней каждого, уходившего по очереди с этого света. <...>

К товарищам у него наблюдалось отношение в вы­сокой степени симпатичное, крайняя благожела­тельность к курсовым товарищам: раз сойдясь и по­дружившись, он сближался все более и более и был в чувствах своих неизменно прочен, поэтому и от­вечали ему друзья тем же.

Константин Алексеевич Коровин:

Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году. В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гос­тиница, называемая «Восточные номера», — поче­му «восточные», неизвестно... Это были самые за­худалые меблированные комнаты. У «парадного» входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича...

В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов, а на­верху, на втором этаже, — И. И. Левитан, бывший вто время еще учеником Училища живописи, вая­ния и зодчества.

Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из школы, с Мясницкой, — после третьего, последнего, экзаме­на по живописи, на котором получили серебряные медали: я — за рисунок, Левитан — за живопись... Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне: — Зайдем к Антоше (то есть Чехову)...

В номере Антона Павловича было сильно накуре­но, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетра­дями лекций. — Антон Павлович готовился к выпу­скным экзаменам в университете, на врача. Он сидел на краю дивана. На нем была серая курт­ка, в то время много студентов ходили в таких куртках. Кроме него, в номере были незнакомые нам молодые люди — студенты. Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и мол­чал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы. <...>

Был весенний, солнечный день... Левитан и я зва­ли Антона Павловича пойти в Сокольники. Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:

— Что же, на шее будете носить? Как швейцары? Ему отве тил Левитан:

— Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании школы...

— Как на выставках собаки получают... — прибавил друтой студент.

Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобраз­ной оппозиции ко всему.

— Если у вас нет убеждений, — говорил один сту­дент, обращаясь к Чехову, — то вы не можете быть писателем...

— Нельзя же говорить, что у меня нет убежде­ний, — говорил другой, — я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений.