Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

14 сентября 1938 г. в Киеве передопрашивали Абрамовича, Богуша, Кошелева и Шендеровского. Абрамович показал, что его допрашивали Мягков, Малышев и Широкий. Однажды Мягков попросил Абрамовича охарактеризовать Борисова, Стрешного и Константинова, но был разочарован и настаивал на версии, что они являлись лидерами правотроцкистской организации, и требовал признания против них. Абрамович отказался дать показания против трех руководителей МАССР, но следователи настаивали на том, чтобы он подписал протоколы допросов, в которые против его воли были включены такие обвинения[1862]. Шендеровским также были даны показания о фальсификации протоколов допросов, в том числе в том, что касалось компрометирующих сведений о Борисове, Стрешном и Константинове. В этом случае, показал Шендеровский, Мягков действовал в соответствии с инструкциями, полученными от Широкого. Кроме того, нарком лично заставил арестованного Абрамовича дать аналогичные показания. В принуждении Шендеровского к даче показаний был также замешан Иван Александрович Лощилов, заместитель начальника 4-го (секретно-политического) отдела НКВД МАССР[1863].

Другие задержанные признались в Киеве, что они согласились дать показания против руководителей МАССР, с которыми они встречались хотя бы один раз, но отказались — против тех, которых никогда в жизни не видели. Например, Кошелев под давлением следователей Кирюшина и Александра Сократовича Томина, замнаркома внутренних дел МАССР в 1938–1939 гт., согласился подписать признание о Борисове по той причине, что по крайней мере он его знал лично, но не стал делать то же самое в отношении Константинова, ссылаясь на то, что он вообще его не знает. Томин, со своей стороны, прямо сказал, что «надо помочь нам, следствию, в этом деле». По сути то же самое повторил Александр Иванович Маглеванный, заместитель секретаря партийной организации НКВД МАССР, но Кошелев не согласился и отстаивал свою позицию до конца[1864]. Другой арестованный, Богуш, тоже подтвердил использование давления в ходе допросов. На этот раз теми следователями, которые его допрашивали, были Мягков и Лощилов. В какой-то момент Мягков сказал: «В интересах дела, мы должны это записать»[1865].

Одним из подчиненных Широкого, которого вызвали на допрос в Киев, был Мягков, начальник 4-го отдела НКВД МАССР. 19 сентября 1938 г. он признал, что протоколы допросов, касающиеся так называемой правотроцкистской организации, были сфабрикованы, а в ходе следствия были использованы недопустимые методы. Мягков обвинил Широкого в том, что тот его «провоцировал», в то же время Мягков признавал и свою долю вины, так как «позволил ему [Широкому] сделать себя послушным орудием в его руках в деле создания этих провокационных показаний по право-троцкистскому центру в Молдавии»[1866].

Смягчающим обстоятельством в свою пользу Мягков назвал то, что он был лишь недавно прислан на работу в НКВД МАССР. Точнее, это произошло 7 августа 1938 г., и он еще не успел вникнуть в ситуацию на месте. Он также показал, что сразу же по прибытии в Тирасполь Широкий сказал ему, что Борисов, Стрешный и Константинов являются «врагами» (то же самое Ривлин сказал Широкому, когда последний приехал на работу в МАССР в мае 1938 г.), и недвусмысленно намекнул на необходимость получения признаний по этому поводу. Мягков утверждал, что у него не было причин не верить Широкому, так как сказанное им было подтверждено признаниями двух человек, допрошенных ранее (Сорочана и Кошелева). Важно отметить, что, согласно Мягкову, Широкий в категорической форме приказал делать следующее: «Широкий передо мной поставил задачу так — бросить все дела и целиком заняться этим право-троцкистским центром и во что бы то ни стало вскрыть его в том составе, в котором он его составил»[1867].

Кроме того, Широкий якобы заставлял подписывать протоколы допросов после того, как он изменял показания. Например, однажды он добавил, что обвиняемый был бывшим петлюровцем, и дал ему подписать протокол (так произошло с тендеровским). Бьш также случай, когда один из обвиняемых (Кошелев) не хотел признаваться, но после того, как с ним провел разговор Широкий, он решил «сознаться»[1868].