Чекисты

— Двое раненых, один легко, а вот с Добрицгофером плохо. Навылет прострелена грудь, рана в плече, нуждается в полном покое.

Среди убитых немцев нашли обходчика… Подумали, что мертв, но когда повернули на спину, увидели крошечные, наполненные животным страхом глазки, трясущиеся губы,

— Отпустите его, — брезгливо отвернулся Ваупшасов, — и скажите, донесет о нас немцам — из-под земли выкопаем. Пусть объяснит им, что в другой стороне пути проверял, вернулся, а все убиты.

Через несколько минут отряд перешел дорогу и углубился в лес. На наскоро сделанных носилках четверо бойцов с трудом несли великана Добрицгофера.

— Надо куда-то пристраивать Карла Антоновича, да побыстрее, — сказал Ваупшасов идущему рядом Меньшикову. — Так он долго не выдержит, да и нам с ним далеко не уйти.

Меньшиков достал карту:

— Все ближние деревни либо заняты немцами, либо ими строго контролируются. Чем ближе к Минску, тем прочнее заслоны. Но вот здесь, в трех километрах, живет лесник. Изба на отшибе. Может, с ним договоримся?

Лесник, хмурый и грозный на вид, встретил холодно:

— Чего надо?

Узнав, кто такие, сказал, кивнув на сбившихся в закутке жену и четверых детей, что лучше бы такие гости не захаживали. Донести он не донесет, а доглядят немцы — всю семью под корень вырежут.

Ваупшасов пригласил его выйти во двор, поговорить с глазу на глаз.

Присели под навесом, моросил дождь, вдалеке раскатывался гром.

— Как звать вас?

— Захар Алексеевич.

— Так вот, Захар Алексеевич. Понимаю вашу боязнь с нами дело иметь, но выхода нет. Придется раненого принять и выходить. Сделаем так, чтобы семью обезопасить. Вы хозяин леса, подумайте, как спрятать. Через месяц-другой встанет на ноги, мы за ним вернемся.

Бойцы отряда соорудили в чаще леса землянку, сбили топчан, застлали его, чем могли. Фельдшер заново сделал перевязку Добрицгоферу, оставил бинты, лекарства, подробно объяснил леснику, как ими пользоваться.

— Выздоравливай, Карл Антонович, и жди нас, — сказал на прощание Ваупшасов, нагнулся и поцеловал раненого.

Бледный, с запекшимися губами, Добрицгофер слегка кивнул головой: «Все понял».

Задерживаться было нельзя. Бой на дороге наверняка всполошил немцев. Не переставая моросил дождь. Ведущий выбирал лес пореже, где посуше, но часто попадались низины, болотца, ноги вязли. Рядом с Ваупшасовым, как всегда, шел Морозкин.

— Буду жаловаться на тебя начальству, командир.

— А как ты это сделаешь, если все радиограммы в Центр идут от моего имени? — отшутился Ваупшасов. — В чем дело, комиссар? Чем недоволен?

— Не свое дело часто делаешь. Навстречу конникам вышел первым. Под пулемет полицаев бросился. Сейчас на насыпи во весь рост. Все сам да сам. Выдвигай других. Вон нас сколько.

— Эх, комиссар, комиссар, — возразил Ваупшасов. — Что я был бы за командир, если б наблюдал с горки в бинокль, как дерутся мои бойцы. Ты первый не подал бы мне руки. Но критику твою учту, хотя привычку ломать трудно. Давняя эта привычка, очень давняя…

20-е годы. Западная Белоруссия. Партизанский отряд молодого командира Ваупшасова смело нападает на вражеские гарнизоны, штурмует тюрьмы, освобождая политзаключенных, наказывает помещиков, притесняющих и мучающих крестьян. Пилсудчики назначают большую награду за голову Ваупшасова, громогласно заявляют, что отряд доживает последние дни. Надо узнать и расстроить планы врага. Но как? Командир наряжается в полицейскую форму, едет в уездный город, проникает на совещание полицейских чинов, слушает, как намерены его ловить. После совещания на банкете в ресторане подсаживается к столику начальника полиции города, в районе которого действует отряд. Тот уже пьян, размахивает руками, опрокидывая хрустальные рюмки: «Я этих партизан в гроб загоню! Скоро и следа их не останется в наших местах».

Через три дня Ваупшасов со своими бойцами перехватил на дороге «грозу партизан», возвращавшегося домой. Охрана разбежалась после первого же выстрела, начальник даже соскочить с тарантаса не успел. До чего же он был жалок — из открытого рта слюни текут, глаза полны страха, руки тянет вверх. «Только не убивайте, у меня жена, дети, — умолял он. — Отпустите, клянусь, уйду из полиции, а прикажете, совсем уеду из этих мест».

— Отпустил я его, комиссар, — заключил Ваупшасов. — Противен он мне был. Всю жизнь презираю людей с заячьими душами. Взял с него слово, что больше о нем не услышу. Через две недели проверили — ушел со службы, уехал из города.

По причине презрения к трусости и обходчика пожалел? — спросил Морозкин.

Тут дело другое. Обходчик запуган немцами. Заорал не по разуму, а от страха. Разве у тебя поднялась бы рука расстрелять такого?

…Наступили сумерки. Дождь стих. Нашли для привала сосновый взгорок. Выставили посты. Наломали еловых веток под бока, развернули палатки, перекусили. Не прошло и получаса, как все бойцы спали. Ваупшасов и Морозкин обошли для порядка лагерь, проверили часовых, сами прилегли под сосной.