Челюсти судьбы

Значит, никакой ошибки не было – именно ее «вонючую тарахтелку» я слышал в отдалении, именно ее рыжие кудри мелькнули среди ихтиофагов…

На дресс-код Рада плевать хотела – протопала на сцену в куртке-косухе, джинсах и поношенных кедах. Благодарственную речь говорить не стала – сняв гранитный куб с основания, задумчиво подкидывала его на ладони. При этом поглядывала на зал так, словно решала, что лучше: запустить этой каменюкой в публику или просто крикнуть: «Козлы вы все!»

Экран тем временем демонстрировал подвергнутую инвольтации фигурку… Нет, не фигурку – фигурищу! Судя по деревьям и домам, служивших фоном для съемки, роста в фигуре было метров семь-восемь, не меньше. Булавками для втыкания в здоровенную куклу вуду могли послужить рыцарские копья, самое малое. Но ее не третировали булавками, ее сжигали – и у меня мелькнуло нехорошее подозрение, что я сам дал добро на аутодафе…

«Дарк, по коням! – услышал я мысленную команду босса. – Они прибыли, ждут тебя в номере Хуммеля».

Я торопливо направился к выходу из зала, так и не узнав, кому и каким образом аукнулось сожжение Ярилы, в исполнении Рады Хомяковой.

* * *

– И на этом мы должны лететь? – процитировал Тонкий слово в слово мою реплику, увидев запряженного в гондолу эйратуса.

Но спектр эмоций в его фразе был значительно шире: от глубокого изумления до безграничного негодования.

– Х-хе… – сказал Толстый, умудрившись втиснуть в короткое междометие тот же самый смысл.

– Вот и я сомневался, что сумеете, – провокационно заметил Хуммель. – Штука в пилотировании непростая, я с трудом освоил.

– Поглядим, – неопределенно пообещал Тонкий. – Только мне казалось, что во сне летают… ну, как бы сами по себе… без ничего.

– Мы полетим в Истинный Мир, подчиняющийся физическим законам, – строго произнес Хуммель. – А левитация – антинаучна.

– Поглядим… – повторил Тонкий. – Потренируемся…

Время для тренировок у нас имелось. Хоть астральный месяц проведи за пробными полетами – на ИБК Бодалин все так же будет стоять на сцене, держа в руках очередной гранитный куб.

Но я рассчитывал управиться быстрее. Уже на первой тренировке станет ясно, сработает моя идея или нет. Надеюсь, что сработает… Если уж в Истинных Мирах со мной остается способность оборачиваться кархародоном, а Хуммель, помимо трансформации, владеет телепатией, значит, и Толстый не должен потерять свой талант джамп-пилота.

Первая недоработка КБ Хуммеля выявилась еще до взлета, едва мы вчетвером поднялись в гондолу.

– Пересни быстренько пилотское кресло, – сказал я, – он не поместится…

Хуммель переснил, Толстый уселся вполне комфортно, но гондолу тут же начало клонить набок, боковая остойчивость у аппарата оказалась никудышной.

– Сейчас исправим, – пообещал я.

– Парашюты пусть нам наснит, – сказал Тонкий, и в голосе ощущался безнадежный пессимизм. – Чую, без них не обойдемся… Верно, Толстый?

– Угу, – не стал спорить тот.

Взлетели мы, лишь устранив еще с десяток неполадок и недоделок. Зато полет проходил лучше, чем я ожидал. Тонкий быстро освоился с немудреным управлением (три рычага и полное отсутствие приборов), сделал несколько пробных кругов над островом, выполнил ряд маневров и выдал заключение:

– Не джампер, но летать можно.

«Не джампер» – определение на редкость тактичное. Скоростью наш дирижаблик уступал не то что реактивному самолету, но и самому захудалому «кукурузнику». Маневренность в горизонтальной плоскости – обеспечивало ее лишь изменение напора в парных «соплах» эйратуса – показалась мне отвратительной. Маневры по вертикали давались лучше, летучий газ вырабатывался с огромной скоростью…

Однако Тонкий не стал озвучивать длинный список претензий, понимая, что эти особенности конструкции исправлению не подлежат. Лишь произнес:

– Теперь пробуй ты, Толстый.

– «Третьего глаза» нет, уж извини, – сказал я. – Мы с Хуммелем понятия не имеем, что там внутри и как работает. Шлем без него нужен?

Он кивнул, надел глухой шлем, весьма приблизительно созданный Хуммелем по моему описанию, взялся за дублирующий комплект рычагов…

Осваивался Толстый с управлением в несколько раз дольше, чем его коллега. А потом, без какого-либо предупреждения («червоточину» я не увидел), вокруг оказалось черное небо.

Здесь бушевала гроза, да какая! Молнии вспыхивали одна за другой, звуки грома сливались в непрерывную канонаду. Я досадовал, что мы с Хуммелем не поставили простейший эксперимент, не проверили, воспламеняется ли газ, выделяемый эйратусами. Как бы не подвернуться под разряд и не повторить печальную судьбу дирижабля «Гинденбург»… Но ни досада, ни опасения не могли помешать моему чувству триумфатора: все рассчитал правильно, все сработало, Толстый отыскал (или создал) «червоточину»! И появился реальный шанс вернуться, не стать героем посмертно…

Обратный переход тоже произошел неожиданно. Внизу плескалось розовое море, над головой нависало каменное небо, ставшее привычным, почти родным…

Затем я взял руководство тренировочным полетом на себя. Предстояло отработать десантирование в воду, по возможности незаметное, и, что значительно труднее, возвращение обратно.