Человеческая природа в литературной утопии. «Мы» Замятина

Второе направление нападок на пищу – ее качество: оно резко снижается, особенно в плане разнообразия. Из-за исторически сложившейся всеядности нас не устраивает повсеместное отсутствие мяса, а также большинства свежих фруктов и овощей – состояние, странным образом предсказанное и сбывшееся на коммунистической Кубе и в бывшем Советском Союзе. Жители антиутопий едят одни и те же безвкусные продукты в большем или меньшем количестве, снова и снова. Д-503 упоминает о «новейшей поваренной книге», что подразумевает некоторое разнообразие блюд [183]. Но в «Мы» присутствует только одно блюдо: кубики нефтяного желе. Спрашивается, почему на один кусочек нефтяной пищи полагается пятьдесят жевательных движений? Неужели желе, производимое в Едином Государстве, так трудно разжевать? В рассказе Дж. К. Джерома «Новая утопия» (1891) на завтрак подают точно отмеренную – чтобы никто не съел слишком много – порцию овсянки с теплым молоком, обед состоит из бобов и фруктового компота; ужин не предусмотрен, зато по субботам граждане могут рассчитывать на «плумпудинг» [Джером 1991: 202]. Одно дело, когда вы сами ограничиваете себя макробиотической диетой и питаетесь коричневым рисом; совсем другое, когда ограниченную диету вам навязывают. По словам П. Филдхауса, лишать людей выбора в еде – значит подрывать их моральный дух; это обычное явление в больницах, общежитиях, казармах или тюрьмах. Как правило, это так, даже если еда по качеству не отличается от домашней [Fieldhouse 1986: 78].

В связи с этим можно подумать, что блюда в строгих общественных режимах наподобие утопических должны с большей вероятностью вызывать у людей подозрительное отношение. Однако у авторов антиутопий персонажи зачастую ничего не подозревают и вполне довольны тем, с чем никогда не смирились бы читатели, – эта тактика иронической инверсии побуждает нас реагировать так, как, собственно, и реагируем, когда повседневная еда оказывается нам чуждой. Д-503, похоже, ничего не имеет против своей нефтяной пищи; хлеб для него не более чем метафора, а когда ему предлагают банан, он его не опознает. В пьесе Маяковского «Клоп» (1929), действие которой происходит в далеком будущем, в 1979 году, люди менее чем за 50 лет утратили переносимость пива и даже его запаха, который чувствуют в дыхании Присыпкина. В «О дивный новый мир» Дикарь учится находить удовольствие в «полигормональном печенье и витаминизированной эрзац-говядине» [Хаксли 2021: 334], но мы едва ли сумеем справиться с таким шоком будущего за почти 200 страниц повествования: пищевые предпочтения меняются исключительно медленно. Антиутописты могут вызвать враждебную реакцию не столько у своих персонажей, сколько у читателей, просто потчуя их блюдами, состоящими из несъедобных ингредиентов. Граждан антиутопии Войновича «Москва 2042» кормят переработанным «вторичным продуктом», попросту говоря экскрементами. В романе Бёрджесса «Семя желания» и в фильме «Зеленый сойлент» мы испытываем шок, когда узнаем то, чего не знают граждане: что их основной продукт питания – человеческие останки. Конечно, в обоих случаях они тщательно переработаны, так что происхождение продукта угадать невозможно.

Кроме того, еда может быть такого отвратительного вида и качества, что наизнанку выворачивает и персонажей, и читателей. Лучший пример висцеральной двойственности – столовая в Министерстве Правды у Оруэлла, где вид жаркого напоминает рвоту: «[Уинстон Смит] стал заглатывать жаркое полными ложками; в похлебке попадались розовые рыхлые кубики – возможно, мясной продукт» [Оруэлл 1989: 51]. Возможно⁷. Большинство едоков начали бы с того, что удовлетворили свое любопытство, но у Уинстона нет выбора. По мере того как он озирает пищу и свое убогое окружение, в нем нарастает бунт, начавшийся как висцеральная реакция:

Всегда ли так неприятно было твоему желудку и коже, всегда ли было это ощущение, что ты обкраден, обделен? <…>…если тошно тебе от неудобного, грязного, скудного житья… от странного и мерзкого вкуса пищи, не означает ли это, что такой уклад жизни ненормален? <…> Если он кажется непереносимым – неужели это родовая память нашептывает тебе, что когда-то жили иначе? [Там же: 56].

И напротив, немногие мгновения, когда герой чувствует себя свободным, измеряются его вкусовыми рецепторами – так происходит, когда Джулия приносит на их свидания «настоящий» шоколад, а потом и «настоящие» кофе, хлеб, джем и сахар. Благодаря естественному отбору Уинстон может доверять своей «родовой памяти».

5. Обусловленное отвращение