Человеческие поступки

Мистер Со кладет книгу на стол. Ее руки тянутся к ней, чтобы прижать к себе, и нечаянно опрокидывают чашку с кофе. Режиссер проворно хватает книгу и поднимает ее. Чтобы не намокла. Как будто под обложкой от уничтоженной пьесы еще что-то осталось.

Пятая пощечина

Было воскресенье, и она намеревалась поспать подольше, но, как обычно, около четырех открыла глаза. Посидела немного в темноте, затем вышла на кухню. Глотнула холодной воды и, поняв, что сон пропал, взялась за стирку. Положила светлые носки, полотенце и белую футболку в маленькую стиральную машинку, а затем запустила ее. Темно-серый свитер и пижаму постирала вручную и развесила на сушилке. Джинсы решила оставить в корзине, чтобы постирать позже, когда накопится цветное белье. Она села на пол, обхватила колени и, слушая монотонное тарахтение стиральной машины, вращающей барабан по заданной программе, вдруг почувствовала, что ее клонит ко сну.

Ну что ж, посплю.

Она входит в комнату, ложится в постель, и, как только смыкает глаза, ее верхняя часть тела застывает и вместе с жестким матрацем, жестким линолеумным полом начинает падать вниз. Она не может ни повернуться, ни застонать. Падение медленно прекращается, но теперь начинает сужаться пространство. Что-то, похожее на огромную бетонную стену, одновременно давит на грудь, лоб, спину и затылок, заставляя ее сжиматься в комочек.

Тяжело вздохнув, она открыла глаза. За стенкой дребезжала стиральная машина, перешедшая в последний режим отжима. Она лежала в темноте, ждала, и скоро, словно задохнувшись, машина остановилась и подала громкий сигнал об окончании работы.

Она все лежала, глядя в темноту. Четвертая пощечина еще не забыта, а сегодня нужно вычеркнуть из памяти пятую. Пятая пощечина, после которой она решила больше не считать удары. Пятая пощечина, после которой ей показалось, что горячая кожа сходит с лица, после которой на скуле выступила кровь.

Развесив белье на веревке, натянутой в ванной, она вернулась в комнату, но до рассвета было еще далеко.

Свернув одеяло, положила его на комод, навела порядок на письменном столе и в ящиках, но до рассвета все еще было далеко. Аккуратно протерла даже стол для торжественных случаев, который использовала как туалетный столик. Перед поставленным на него небольшим зеркалом она дала рукам время отдохнуть. Внутри зеркала, как всегда, застыл безмолвный, холодный мир. Она безучастно смотрела на незнакомое лицо с кровоподтеком на щеке, еще отливающим голубоватым цветом. Существо из того мира не сводило с нее глаз.

Когда-то все говорили ей, что она симпатичная. Глаза немного навыкате, нос крупноват и рот немаленький, но в общем лицо милое. Волосы и вовсе вьются, как у темнокожей танцовщицы – завивку можно не делать. Но ее восемнадцатое лето прошло, и никто уже не говорил таких слов. Сейчас ей двадцать три года, и люди вокруг надеются, что она и дальше будет хорошеть. Надеются увидеть яркий, как яблоко, румянец на щеках, а ниже, в очаровательных ямочках – радость от блестящей жизни. Однако сама она хотела быстрее состариться. Не хотела, чтобы эта проклятая жизнь длилась слишком долго.

Она прошлась мокрой тряпкой по всем углам квартиры. Постирала тряпку, повесила ее сушиться, вернулась в комнату и села за письменный стол, но до рассвета было еще далеко. Решила просто посидеть, даже ничего не читая, и тут почувствовала голод. Насыпала в блюдце зерна риса раннего созревания, присланные мамой, и снова села за стол. Потихоньку пережевывая рисовые крупинки, она думала. Что-то постыдное есть в этом – в том, что человек поедает пищу. Испытывая этот привычный стыд, она думала об умерших людях. Эти люди никогда уже не проголодаются, ведь у них нет жизни. А у нее есть жизнь, и она бывает голодной. Именно это настойчиво мучило ее все пять прошедших лет – то, что она чувствует голод и что при виде еды у нее выделяется слюна.

Зимой того года ей, провалившей вступительные экзамены в университет и не выходившей из дома, мать сказала:

– Ты не могла бы закрыть на все глаза и просто жить? Говорю тебе так, потому что трудно мне. Забудь все, поступи в университет второй раз, как делают все другие, начни зарабатывать себе на жизнь, найди хорошего человека… чтобы облегчить хотя бы часть моей ноши.

Она не хотела быть ничьей ношей, поэтому снова взялась за учебу. Решив уехать как можно дальше от Кванчжу, она подала документы в один из столичных университетов. Конечно, это заведение не было безопасным местом. Полицейские в штатском постоянно находились в кампусе университета, и студентов, которых они арестовывали и доставляли в следственное отделение, насильно забирали в армию и отправляли служить на границу с Северной Кореей. Проводить митинги часто стало очень опасно. Но зато схватка была не на жизнь, а на смерть. Если в центральной библиотеке разбивалось окно изнутри, а на стене появлялась длинная растяжка, то это служило сигналом. «Долой кровавого убийцу Чон Духвана!»