Спросил, зная, что она, прямодушная и ответственная, откажется.
– Но этим делом всегда занималась я.
– Да, но я это так, предложил, чувствуя себя виноватым. Ведь вчера вам очень тяжко пришлось.
Она посмотрела на сидящего напротив директора, тщательно взвешивая каждое сказанное им слово. Как ему удалось благополучно выйти оттуда? Просто рассказал все, как было на самом деле?
– Нет, этим делом всегда занималась я.
Ынсук повторила свои слова. Она попыталась улыбнуться так же как мисс Пак, но боль не позволила ей этого сделать, и она отвернула голову, чтобы директор не увидел ее опухшую щеку.
Оставшись одна в офисе после ухода всех сотрудников, она обмоталась черным шарфом до самых глаз. Затем еще раз внимательно проверила масляный обогреватель, погасила свет и даже опустила рычажок предохранителя на электрическом щитке. Прежде чем покинуть темный офис, она подошла к стеклянной двери и, словно не решаясь выйти, на несколько секунд закрыла глаза.
Ветер был холодным. Она это ощутила кожей вокруг глаз, оставшейся не прикрытой шарфом. Однако садиться в автобус не хотелось. Она любила это время, когда после длинного рабочего дня, проведенного за столом, можно было неторопливо пройти пешком все пять остановок от офиса до дома. По дороге у нее в голове беспорядочно возникали разные мысли, которые она не отгоняла.
Она ощутила горечь у основания языка, как будто ее укачало в машине. К горлу подступила тошнота. Это ощущение, ставшее уже привычным, заставило снова вспомнить тебя, Тонхо. Она с трудом проглотила слюну. Но и после этого ей не стало лучше. Тогда она достала из кармана пальто жвачку и начала жевать.
Опустив голову, она шла в толпе возвращающихся домой людей. Ее обгоняли женщины в слишком коротких для такой погоды юбках, не прикрывающих голеней, мужчины в полупальто серых тонов, ученицы старших классов с белыми марлевыми повязками на лице.
Она шла, по-прежнему чувствуя под шарфом опухшую щеку. Шла, жуя только левой стороной челюсти жвачку с сильным ароматом цветов акации. Шла, вспоминая себя, как застыла на месте, никуда не убежала, ничего не говорила, как ждала с замиранием сердца, когда его руки взлетят второй раз.
Она выходит из автобуса в центре Сеула на остановке перед королевским дворцом Токсугун. Как и вчера, до самых глаз обмотана шарфом. С щеки, скрытой под ним, уже сошла отечность. Теперь там красуется темно-багровый кровоподтек размером с ладонь.
Она подходит к мэрии, и ее останавливает крепко сбитый полицейский в штатском:
– Извините, откройте, пожалуйста, сумку.
Она знает, что в таких ситуациях следует ненадолго оторваться от себя самой. Одна часть сознания отделяется от нее, как ставший ветхим лист бумаги, который легко складывается по старым сгибам. Не стыдясь, она открывает сумку и показывает содержимое: носовой платок, жвачка, пенал для ручек и карандашей, тетрадь, вазелин для смазывания потрескавшихся губ, косметичка, ежедневник и кошелек.
– По какому делу пришли?
– Я работник издательства. Пришла в отдел цензуры.
Она поднимает голову и смотрит полицейскому в штатском прямо в глаза.
По его указанию достает из кошелька регистрационное удостоверение гражданина. Наблюдает, затаив дыхание, как он копается в тряпичной косметичке, где лежат женские прокладки. Так было и два дня назад в комнате следователя в полицейском отделении. Так было и четыре года назад, в апреле, в студенческой столовой столичного университета, в который она поступила со второй попытки.