Человеческие поступки

Военные позволили грузовику разъезжать по городу всю ночь, потому что не хотели раскрывать маршруты передвижения своих войск. Об этом ты узнала позже. Перед самым рассветом всех арестовали, после чего девушек увели в камеры полицейского отделения Квансана, а юношу, сидевшего за рулем, – в Военную академию. При тебе было оружие, поэтому тебя отделили от студенток, передали в специальный отряд охраны общественной безопасности.

Там тебя не называли по имени, там ты была «красноперой». Ведь ты в прошлом работала на фабрике и участвовала в рабочем движении. Чтобы завершить сценарий, по которому ты получила шпионское задание и три года скрывалась в провинциальном городе, работая швеей в мастерской при магазине европейской одежды, они каждый день укладывали тебя на стол в комнате для допросов. «Грязная красноперая сука! Как бы ты ни орала, сюда никто не прибежит». Комната освещалась мелко дрожащей флуоресцентной лампой. Под этой обычной яркой лампой они не прекращали свои пытки до тех пор, пока ты не теряла сознание от потери крови.

С Сонхи ты встретилась через год после выхода из тюрьмы. Обратившись в Промышленную миссионерскую организацию и Христианскую академию, ты узнала, где она живет, и вы встретились в районе Куро в ресторане, где подают лапшу. Услышав все, что с тобой произошло, она, удивленная, помотала головой.

– Я даже во сне не могла бы представить тебя в тюрьме. Думала, ты где-то живешь тихо и спокойно.

Сонхи, несколько лет то скрывавшуюся от полиции, то периодически сидевшую в тюрьме, трудно было узнать: она похудела так, что впали щеки. Ей исполнилось двадцать шесть лет, но выглядела она старше лет на десять. Некоторое время вы молча сидели, глядя на белый пар, поднимающийся над мисками с остывающей лапшой.

– Чонми той весной пропала без вести. Ты знала об этом?

Теперь уже ты помотала головой.

– Я слышала, она некоторое время помогала Союзу рабочих. А когда увидела, каково приходится тем, кто попал в черный список, должно быть, забеспокоилась, потому что не стала ждать увольнения и ушла сама. После этого о ней ничего не было слышно… О том, что Чонми пропала, я сама недавно узнала от женщины, которая вместе с ней работала на текстильной фабрике в Кванчжу и ходила в вечернюю школу.

Словно разучившись понимать родной язык, ты молча наблюдала за движением губ Сонхи.

– Ты говорила, четыре года жила в Кванчжу. Город-то небольшой, и неужели вы ни разу случайно не встретились?

Ты не могла ответить сразу. Даже не могла как следует вспомнить лицо Чонми. С большим трудом удалось что-то откопать в памяти. Какие-то фрагменты, связанные с ней, то появлялись, то исчезали. Белая кожа. Частые мелкие передние зубы. «Я хочу стать врачом». Твои туфли, полученные в больнице от подруги по цеху, чье имя сейчас даже не вспомнить, и ее рассказ о том, как Чонми собрала всю обувь арестованных девушек и отнесла в офис Союза рабочих. Это все, что вспомнилось.

4:00

Я снова поехала в тот город, чтобы умереть.

После освобождения из тюрьмы какое-то время я жила у старшего брата, но не смогла вынести проверок полицейских, два раза в неделю приходивших в дом.

Это было в начале февраля, ночью. Я надела самую чистую одежду, что имелась у меня, сложила вещи в сумку и села в междугородний автобус.

На первый взгляд город выглядел как прежде. Однако я почувствовала, что все изменилось. На фасаде главного административного здания Управления провинции остались следы от пуль. Лица прохожих, одетых во все темное, были перекошены, как будто на них отпечатался четкий шрам. Я шла, касаясь их плечом. Голода не чувствовала. Горло не пересохло, ноги не замерзли. Мне казалось, я смогу ходить по улицам, пока не закончится день, пока первые лучи солнца не известят о начале следующего дня.

Но на улице Кымнам я увидела тебя, Тонхо.

Это было в ту минуту, когда я рассматривала фотографии, которые только что развесили студенты на внешней стене Католического центра.