– Я бы на твоем месте не стала ничего скрывать.
Ты помнишь сговорчивый голос мужчины, восемь месяцев бывшего твоим мужем.
– Вы хорошенькая, несмотря на маленькие глаза. Если соберусь написать ваше лицо, достаточно будет нескольких простых линий. На белой бумаге длинные глаза, нос и рот. Выйдет чисто и аккуратно.
Ты помнишь его влажные и большие, как у теленка, глаза. Помнишь те мгновения, когда они наливались кровью и он, кривя лицо, безучастно смотрел прямо на тебя. Случалось, он говорил:
– Не надо так смотреть. Не смотри на меня такими страшными глазами.
Ты вспоминаешь длинное, запутанное и настойчивое письмо Юна, недавно прочитанное в офисе. Оно начиналось так: «Я не собираюсь настойчиво требовать признания от вас. Я думаю, что опыт этого насилия нельзя ограничить только рамками короткого десятидневного периода. Это похоже на радиоактивное излучение после взрыва на Чернобыльской атомной станции: даже спустя десятилетия оно не закончилось, и дальше этот процесс будет продолжаться. Если мне позволят, я собираюсь и через десять лет заниматься своим исследованием. Убедительно прошу вас помочь мне. Попытайтесь вспомнить те события и дополните показания, пожалуйста».
Фойе главного корпуса больницы, в котором находятся разные отделения, полностью погружено в темноту. Ярко освещен только вход в отдел неотложной помощи со стороны отдельных корпусов. Рядом стоит машина скорой помощи с включенным проблесковым маячком и раскрытыми задними дверцами, очевидно, только что доставившая больного в критическом состоянии.
Пройдя через раскрытые настежь двери, ты оказываешься в коридоре отделения реанимации. Ты слышишь стоны и торопливые голоса, механическое хлюпанье медицинского аппарата, с силой что-то высасывающего, тревожный скрип колес каталок, перевозящих больных. Перед регистратурой установлены несколько рядов табуреток, и ты тяжело опускаешься на одну из них. За стойкой – женщина средних лет, она обращается к тебе:
– Вы по какому делу пришли?
– …Я пришла кое с кем встретиться.
Это неправда. Ты ни с кем не договаривалась о встрече здесь. Даже если в это утро можно будет навестить больную Сонхи, ты не знаешь, захочет ли она повидаться с тобой.
В отделение входят двое мужчин средних лет в костюмах для хождения по горам, один из них опирается на коллегу. Судя по деревянной шине, неумело наложенной на руку, он поранился ночью на горной тропе.
– Все нормально, мы пришли, – утешил пострадавшего товарищ, несший на своих плечах два рюкзака.
Ты смотришь на этих людей, с одинаковым выражением на перекошенных лицах и, приглядевшись, замечаешь, что они действительно похожи. Должно быть, они братья, не коллеги.
– Потерпи немного. Сейчас подойдет врач.
Мужчина повторяет эти слова, как заклинание, а ты замираешь на краешке стула. Тебе вспомнилась девушка, которая когда-то очень давно призналась тебе, что хочет стать врачом.
Она работала на вашей фабрике, звали ее Чонми, и ты по предложению Сонхи, решившей привлечь новых членов в кружок, попробовала заговорить с ней о рабочем движении. Она отказалась, эта улыбчивая девчушка маленького роста, поступившая на фабрику, как и ты, еще до окончания средней школы, скрыв свой настоящий возраст.
– Я не могу активно участвовать в этом движении. Видите ли, мне ни в коем случае нельзя быть уволенной. Потому что я должна посылать деньги на учебу младшего брата, да и сама когда-нибудь собираюсь учиться. Я хочу стать врачом.
Когда ты из-за разрыва кишечника лежала в больнице, тебя навестила приятельница, пришедшая после участия в демонстрации, проходившей в центре города.
– …Оказывается, Чонми собрала все наши туфли, что были разбросаны вокруг, и отнесла в офис Союза рабочих. Рассказывали, что она, маленькая, очень горько плакала.
Девушки не желали ареста, сопротивлялись, вырывались из рук полицейских, и слетевшие с ног туфли так и остались валяться на месте задержания.
Эта молоденькая девушка, даже не зная, что именно заставляет ее плакать, поднялась на второй этаж офиса, прижимая к груди мешок с собранными туфлями подруг, и, наверное, обнаружила там пустую комнату. Полицейские увезли всех активистов.