Человеческий фактор

– Год... Два... Зима должна пройти, весна... После весны еще досыпать придется...

– Надо же... А я и не знал, – смешался Епихин.

– Теперь будешь знать, – суховато сказала Катя и, не произнеся больше ни слова, вернулась к машине. Епихин замешкался у других могил, тоже помеченных неказистыми крестами, а усевшись на место водителя и захлопнув дверцу, некоторое время молчал. – Поехали, – сказала Катя. – Посмотришь нашу избу. Она получше, поновее деревенских, но скоро станет такой же... И уже ничем не будет выделяться. Время все уравнивает, сглаживает, приводит в первоначальное состояние. И снова будет степь, ковыль, небо. И ветер. Хорошо будет, – закончила Катя. – Но нас не будет, и это тоже хорошо.

Дом Долговых действительно был новым, видимо, построили его на месте прежней избы, когда мебельные дела пошли на лад. И снаружи он светился солнечным сосновым светом, и внутри пахло свежим деревом, и окна были гораздо больше, чем это принято делать в деревнях. Епихин прошелся по комнатам, поднялся на чердачный этаж – там тоже все было обшито новой вагонкой, свежей, может быть, сделанной в тех же немчиновских ангарах.

Но и здесь, в деревне, в новом деревянном доме, ожидало Епихина оцепенение.

Когда он вошел на кухню, хорошую, ухоженную, почти городскую по удобствам, он увидел на столе початую бутылку «Гжелки», два стакана, две тарелки, невымытые еще тарелки, две вилки, две граненые стопки. Епихин знал: «Гжелка» – единственная водка, которую пил Долгов, а граненые стопки – единственная посуда, из которой Долгов пил «Гжелку»...

Епихин постоял в дверях, но все-таки нашел в себе силы шагнуть в кухню, присел на деревянную лавку. Сердце колотилось, руки взмокли, и он опять впал в состояние полного непонимания...

Катя ходила по дому, изредка до него доносились какие-то звуки, видимо, она собиралась в обратную дорогу. Наконец, Катя вошла на кухню и как ни в чем не бывало собрала на столе грязную посуду и отнесла все это в раковину.

Обернулась на Епихина.

– Валя... Ты какой-то не такой... Все в порядке?

– Прости, Катя... С кем ты здесь выпивала? Я смотрю – любимая водка Николая...

– С Николаем и выпивала. Он приходил недавно...

– Кто?

– Николай.

– Какой Николай? – спросил Епихин мертвым голосом.

– Как какой... Мой муж... Николай Петрович.

– И часто он сюда заглядывает?

– Не всегда, конечно... Но когда я задерживаюсь на несколько дней... Ему же тут недалеко.

– О чем разговариваете?

– Знаешь, Валя, разговоров-то особенно и не получается, – Катя присела к столу. – У него свое, у меня свое...

– А что у него?

– Жалуется, плохо ему там... Не нравится.

– Где? – Епихин и сам не заметил, как втянулся в разговор запредельный, ненормальный, сумасшедший разговор. Но спокойный голос Кати, ее рассудительность сбили его с толку.

– Ну как где, Валя... В могиле. Я надеялась, что он уже здесь поджидает, вы бы тоже словечком перебросились... Но что-то ему помешало... У них там свои хлопоты.

– Где? – повторил Епихин, чувствуя, что теряет рассудок.

– Я же сказала – в могиле... Там, оказывается, столько всего... Как-нибудь я расскажу.

– Послушай... – Епихин помолчал, пытаясь найти в доме, на улице, в самом себе хоть что-нибудь, на что можно опереться и выбраться на твердую почву здравости. – А вот снимок на твоем столе... Я его раньше не видел...

– Это на празднике города... Какие-то торжества были в парке Горького, и мы решили сходить.

– Когда это было?

– Может быть, неделю или две назад... А что?

– Уже после того, как его убили?

– Да, недели через две после смерти... Он же на снимке в черном костюме... Ну, в чем похоронили, в том и пришел. У них там с гардеробом не слишком... Выбора, можно сказать, никакого.

– Так, – словно преодолевая сопротивление сросшихся суставов, Епихин поднялся, подошел к шкафчику, куда Катя поставила недопитую бутылку «Гжелки», налил себе в чайную чашку, щедро налил, почти доверху, и медленно выпил.

– Зачем? – удивилась Катя. – Тебе же вести машину?

Епихин промолчал.

– И Коле ничего не оставил... Он придет, а выпить нечего...

– Он и там выпивает?

– Выпивает он здесь, а туда возвращается уже под хмельком. Не любит из новой бутылки, открыть не может... Он там ослаб немного... Поэтому я всегда оставляю ему початую бутылку и пробку не завинчиваю. Сверху кладу на горлышко, но без поворота...

– И часто он сюда наведывается?

– Он без меня здесь частенько бывает и всегда оставляет какой-нибудь знак... Вот! Смотри! – Катя радостно вскочила со скамьи и, подбежав к подоконнику, взяла в руки маленький бумажный цветок. – На его могиле от дождя все расплылись, это он, наверно, со свежей могилки... Надо же... Какой молодец! Спасибо, Коля!

– Обо мне он говорил что-нибудь? – спросил Епихин.

– Нет... Никогда ни слова... У него там другие знакомства. Я попыталась что-то сказать о нашей фабрике... Нет, ему это неинтересно.

В этот момент произошло что-то странное... За кухонной дверью возникло какое-то движение. Верхняя часть двери была сделана из мелких застекленных ячеек, и за ними не то тень прошла, не то какое-то затемнение.

Это заметила и Катя, и Епихин.