Человеческое и для людей (СИ)

И, вроде бы смягчившись, добавил:

— Вы всего лишь далеко не первый и не последний человек, который не хотел разговаривать о том, о чём говорить было больно. Вам не за что извинять, и я рад.

Она всё-таки подняла голову — не из-за прилива смелости, а от недоумения — и успела заметить, как он поморщился.

— То есть я, естественно, не радуюсь вашему несчастью. Простите. Я хотел сказать, что… Я боялся, что кто-то из Приближённых вас… как-либо обидел. И сначала я подумал, что сарина Герарди наверняка сообщила бы его сильнейшеству Эндолу, то есть вопрос уже решён, но затем засомневался: вы могли — по каким-то причинам — ничего ей не сказать. Возможны были и другие варианты, и я не знал, как… подступиться к теме тактично. Я рад, что вы всё же не пострадали. То есть пострадали, но… не так, как я того боялся.

И, признаться, сперва этот клубок показался запутанным чересчур сильно, но потом Иветта вспомнила, что Этельберт спрашивал о её отношении к Приближённым, и она ответила правдоподобно, правдой частичной — а затем много раз показала, что относится именно к Оплотам и их жителям с опаской при невежестве полном и, вероятно, подозрительном, учитывая «историю семьи».

Мама могла рассказать далеко не обо всём, что видела, но о многом…

Если бы к ней обратились.

Мать радостно общается с одним из Архонтов — дочь из страха перед архонтовскими избранниками совершает преступления и задаёт сотни глупых вопросов: здесь действительно есть, чему удивиться.

Бедный несчастный Этельберт Хэйс. Влипший по уши и старавшийся выбраться… поделикатнее.

— Сарина Герарди спрашивала его сильнейшество Эндола о вас, — немного помолчав, неожиданно проговорил он. — Сразу после объявления решения Архонтов касательно небесных островов, ещё в самые первые дни — вы тогда были без сознания, но вашему здоровью ничто не угрожало. Его сильнейшество сообщил только о втором и дополнительно заверил её, что студентам Университетов безопасность гарантируется.

И ох. Услышать это было приятно.

Иветта не сомневалась в том, что маме не было всё равно, что она заботилась, и беспокоилась, и не забыла, однако услышать подтверждение оказалось… крайне приятно.

Но почему Этельберт выглядел мрачно-задумчивым и угрюмо-напряжённым?

(Неужели у неё опять с лицом что-то не то?..).

— Я мог бы переместить вас домой. К ней. Чтобы вы поговорили.

Ох.

Ох ничего себе.

Но он ведь… он же…

Но Воля.

(Почему?).

Он наверняка всё помнил и понимал — так почему?!

Почему он был готов зайти настолько далеко ради Иветты Герарди?

Причём, что самое грустное и ироничное, напрасно — выпрямившись, она уверенно посмотрела ему в глаза и как могла твёрдо сказала:

— Не надо, Этельберт. Спасибо, правда, спасибо, но я не хочу.

Ответила, не соврав ни единым словом: сейчас — пока что — она маму не хотела и видеть. Это было неправильно, подло, мерзко и отвратительно и делало её плохой дочерью, однако ну что же теперь?

Она не хотела — и не согласилась бы, даже если бы хотела.

— Переместите меня лучше в Грот Для Размышлений О Тщете Всего Сущего. Если вам не трудно, конечно, если вы не против…

Не против куда-то отправиться после устроенного вам концерта.

Не против продолжить беседу.

Не против того, чтобы разговаривать со мной в принципе.

И ведь их прогулки по Вековечному Монолиту тоже нарушали Волю, тоже были опасны, хотя, наверное, в меньшей мере, потому что куда ты без Приближённого денешься, это лишь… крохотная экстраполяция изоляции, а значит не считается, правда же?

Они прыгали по скалам почти что два месяца, и Архонты не могли об этом не знать, и никто не вмешивался и не предъявлял претензий, то есть всех всё устраивало, не так ли?

(Она очень старательно не думала не только о маме.).

И, пожалуй, к лучшему было бы, если бы Этельберт оказался против: решил, что сумасшедшей семейки Герарди с него хватит и стоит прервать знакомства и прямые, и косвенные, распрощавшись навечно; но он, криво улыбнувшись, ответил:

— Разумеется — как пожелаете.

И она не нашла в себе сил взять что-либо обратно.

***

Семья Хэйсов, как выяснилось, тоже была странной, а Этельберт на данный момент — последним из своего рода.

И вставал ребром вопрос п-о-ч-е-м-у — Иветта, конечно же, не собиралась его задавать, но ведь Этельберт Хэйс был замечательным, чудесным полностью и целиком человеком, которого легко полюбить, и разве не достаточно ста двенадцати лет, чтобы встретить того, кто с тобой взаимно зазвучит, и задуматься о детях?..

Однако мало ли — бывает всякое, и это исключительно его личное дело, и, в конце концов, впереди у него (тьфу-тьфу-тьфу; сохрани и защити, Неделимый) ещё две обычных человеческих жизни.

Найдёт и успеет — сын, который тоже с детства привык оставаться в доме без родных.

— Вы знали, что его сильнейшество Эндол предлагал вашей матери стать Приближённой?

И Иветта порадовалась, что успела допить успокаивающую водичку в кабинете, а то сейчас она бы ею поперхнулась.

— Серьёзно?