Человеческое и для людей (СИ)

И потому Себастьян опустился на колено, — и вот это было тяжело, но он справился, ведь что же ещё ему оставалось — и добровольно, хоть и без желания, отрёкся от своего положения, и воплотил намерение, и перестал быть Хранителем; и глупость в итоге сделала бедная Иветта.

Признаться, последняя, от кого он подобного ожидал.

Впрочем, он всегда считал — и говорил — что загонять в угол женщин гораздо опаснее, чем мужчин.

Если верить Кирту, с ней всё было в порядке — как и со всеми остальными, и это хорошо, это в конечном итоге самое главное; а ещё хорошо было то, что чужие слова не являлись единственным источником информации. Себастьян понятия не имел, почему до сих пор находится здесь, но радовался горячо и искренне: да, он не мог отойти от дома дальше, чем на восемь шагов, однако никто не запрещал ему выходить на улицу и собственными глазами видеть, что Каденвер как остров ещё парит, Каденвер как город — ещё стоит, а Каденвер как Университет — ещё работает: исследует и учит; и люди на нём в целом везде очевидно — очевидно — продолжают жить, ведь есть кому зажигать и гасить огни.

Хранитель Хэйс держал своё обещание — его коллеги были воплощением безобидности и предупредительности. Лично Хранителя бывшего обеспечивали всем необходимым и даже сверх того: Приближённым следовало отдать должное, зелья у них были, как говорит молодёжь, крайне «забористыми» — Себастьян уже и не помнил, каково это, когда твоя проклятая нога не доставляет тебе никаких неудобств вообще, и теперь заново привыкал к полному отсутствию боли; осознавая, разумеется, что оно временно.

Представители Оплотов так и не сказали ему ничего конкретного о приговоре, вынесенном Совету Хранителей…

— Добрый вечер, гарр Краусс! Поистине добрый: наконец-то я до вас дошёл!

И обычно входили через дверь.

И не надевали на себя рваньё со свалки… а, нет, чересчур опрятно: не искромсанные тряпки, а «художественное решение». Извращённо органичный ансамбль из «художественных решений».

Сначала Себастьян Лохматого-бедолагу-в-лохмотьях пожалел: через тонкие прорехи на рубашке, чьи концы свисали до колен, просвечивал живот; брюки были продырявлены на голенях, а шея — открыта полностью, а на улице уже зима, между прочим, зачем так над собой издеваться — хоть плащ накинул и то счастье; он, конечно, тоже был словно бы изрезан ножом, но хоть не насквозь, и казался вполне тёплым…

— Я спросил бы, заняты ли вы, но… Я знаю, что вы совершенно не заняты.

Однако потом почему-то испытал ярое желание вмазать по лицу.

Не прибегая к магии — банально кулаком.

Совсем плохо дело. Уже на правду стал обижаться.

— Прошу прощения, с кем имею честь?..

Нежданный и незваный гость глубоко вдохнул, одёрнул плащ, несколько раз моргнул, трижды щёлкнул пальцами и наконец жизнерадостно ответил:

— Ах да! Да-да-да, и я, и я прошу прощения: Тит Кет — к вашим услугам.

Тит Кет, значит. Что ж — здесь оставалось только выразить соболезнования.

— И зачем вы ко мне пришли?

— А вот это, драгоценный гарр Краусс, прямо-таки наиотличнейший вопрос!

Надо же. «Гарр». Уважительное обращение к мужчине в Хегране; очень мало кто использует подобные частности на общих сценах.

Зачем-то снова одёрнув плащ, Приближённый Кет танцующей походкой обошёл диван и вальяжно развалился в кресле справа от камина — очутился не далеко, но и не близко; и Себастьян почувствовал благодарность, потому что не хотел бы находиться рядом, и вспомнил, что ему по долгу прошлого положено бояться, и, как следствие, действительно немного испугался.

Самую малость: страх будто бы сам в ужасе бежал, оставив лишь тень, от противника, встреченного впервые и неожиданно оказавшегося непобедимым — от всепоглощающего недоумения.

Интересно, кто-нибудь когда-нибудь говорил Титу Кету, что он является Приближённым в своём роде выдающимся?

Наверное, нет — какой смысл: не мог же он не понимать, какое впечатление производил.

— Вы ведь знаете, почему Архонты разродились Волей и что вас ждёт в будущем, верно?

И у него вопросы тоже были — истинно бесподобными.

— Вынужден вас разочаровать: не имею ни малейшего представления.

Некоторые предположения по первому пункту у Себастьяна имелись, но он предпочёл бы о них умолчать и передать ход собеседнику.

Отреагировал тот… своеобразно: подняв брови, посмотрел с ощутимой растерянностью, а затем резко всплеснул руками, впечатал затылок в спинку кресла и громко воскликнул в потолок:

— Щепетильность! — после чего, выдохнув, опустил голову обратно и продолжил говорить тише, но в том же ключе: — Щепетильность, гарр Краусс — это болезнь. Передающаяся воздушно-капельным путём и стремительная как свет. Пожирающая всех на своём пути. Она хуже, чем Всепоглощающее Ничто! Молю вас, любезнейший, будьте максимально осторожны: она вам уже крупно подгадила, берегите же себя — не заразитесь.

В ключе, необъяснимом совершенно.