Я надеваю шапку и застегиваю молнию на куртке до самого верха. Утром по крышам машин барабанили ледяные горошины, сейчас идет дождь со снегом. Трудно понять, откуда дует ветер. Пока я надеваю варежки, подъезжает машина и останавливается прямо у входа в родильное отделение. Я наблюдаю, как с водительской стороны выходит мужчина и бежит открывать дверцу жене. Он поддерживает жену, когда та выбирается из машины. Муж очень обеспокоен, лицо жены пронизано болью, отстраненный взгляд — мне знакомо это выражение: так начинается путешествие из темноты на свет; он держит жену под руку, и они медленными шагами преодолевают несколько метров до вестибюля. Если женщине повезет, через несколько мучительных часов на свет появится ребенок. Муж оставляет жену, чтобы забрать сумку и автокресло для малыша, закрыть и припарковать машину, жена тем временем одна ждет в вестибюле.
Я улыбаюсь ей.
— Воды отошли, — говорит она.
Женщина опирается на стену у лифта, понурив голову, смотрит на линолеум и, как мне кажется, вот-вот родит.
Я останавливаюсь рядом: постарайтесь дышать.
— Маме ночью приснился плохой сон, — отвечает она.
Слежу, как муж оплачивает парковку в автомате и возвращается с детским сиденьем в руке. Он волнуется.
— Не знал, сколько часов выбрать. Выбрал шесть. Надеюсь, этого хватит.
Слышу, что в кармане куртки звонит телефон; чтобы ответить, приходится снять варежки. Это моя сестра, синоптик.
Как всегда, она первым делом спрашивает, что я делаю.
— Закончила дежурство, иду домой.
Затем обычно следует вопрос, где я. Она также может вдруг спешно попрощаться, ничего не объясняя, через десять минут перезвонить, якобы что-то забыла мне сказать, и снова попрощаться. Наши разговоры могут длиться и полминуты, и полчаса — в таком случае я включаю громкую связь. Как-то она спросила: ты принимаешь ванну?
Сестра и сейчас интересуется, где я.
— Иду по Баронстигур.
Могла бы ответить, что нахожусь рядом с отделением патологии, куда поступают на вскрытие зародыши и мертворожденные. Мы соблюдаем установленные нормы. Ребенок, рожденный по истечении двадцати двух недель беременности, весящий минимум пятьсот грамм и не подающий признаков жизни, считается мертворожденным. В иных случаях регистрируется выкидыш.
— Как прошло дежурство?
— Родилось семь детей.
Она спрашивает, какого они пола.
— Четыре мальчика и три девочки. Из них одна пара двойняшек.
Сестра изучает перемещение воздушных масс и в последние недели предупреждала, что приближается несколько циклонов, один за другим. И теперь она говорит, что на подходе новый циклон — глубже и обширнее прежних. Раньше в декабре у нас не наблюдалось такого резкого понижения атмосферного давления. Одно за другим.
— Такого плохого прогноза в это время года не было семьдесят лет, — говорит сестра.
Мы с сестрой погодки, и нас иногда путают. Мне говорят, что видели в новостях, и спрашивают: чем объясняется коричневый цвет облаков — налетевшим с востока вулканическим пеплом, загрязнением воздуха выхлопными газами или заграничными лесными пожарами? Я словно слышу бабушкин голос:
Однажды в очереди в банке у меня поинтересовались, закончится ли когда-нибудь зима и есть ли надежда на весну. Вы имеете в виду мою сестру, поясняю я, она синоптик. Напротив, к сестре в супермаркете подходит женщина с карапузом в тележке для покупок и благодарит за то, что в августе помогла появиться на свет ее сыну, весившему три тысячи шестьсот пятьдесят грамм. Она отвечает: вы имеете в виду мою сестру. А мне говорит: в какой-то степени я больше похоже на тебя, чем на саму себя, и ты — на меня.
Плотнее обматываю шарф вокруг шеи и сворачиваю на Солейяргата. Если ветер не очень сильный, иду по мосту через озеро, в противном случае пробираюсь галечными дорожками парка, пытаясь получить защиту от деревьев. Когда озеро замерзает, иногда перехожу его по льду.
Связь на сильном ветру плохая, и я говорю сестре, что плохо ее слышу. Она обещает перезвонить позже и отключается.