По истечении тысячи миллионов лет ничего несовершенного вроде современных растений, животных и человека на Земле уже не будет.
Всё, что будет, уже было.
Жизнь есть страдание.
Причиной страдания служит желание обладать непостоянными предметами.
Страдание кончается, стоит отказаться от непостоянного.
Стремись к вечному, к постоянному, это и есть бог.
…в какой-то момент у меня возник довольно гнетущий образ неких пришельцев, видящих гибель нашей планеты, которые прилетают на своих космических кораблях, обнюхивают всё вокруг, находят наши скелеты, сидящие у телеприёмников, пытаются определить, почему мы умерли раньше срока, и приходят к заключению, что мы развлекли себя до смерти.
1
Он сбежал от них сразу же после реинкарнации. Они просто жутко ему надоели своими бесконечными лекциями, и каждый день смотреть на их сладкие – до приторности – физиономии у него уже не было сил. А тем более теперь, когда он приобрёл целый ряд новых преимуществ. Он затерялся в промышленной зоне, а уж там до ближайшего лифта было рукой подать…
Как только он выбрался из кабины, он чисто машинально бросил взгляд туда, откуда только что прибыл. Задрав голову вверх, посмотрел в безоблачное пронзительно голубое небо (хорошо видимое через шахту), как будто в нём можно было увидеть орбитальное кольцо, опоясывающее Землю по экватору. Конечно, никакой станции там совершенно не просматривалось. «Возможно, ночью её всё же можно наблюдать невооружённым глазом – эдакую дорожку разноцветных огней. Наверняка, любопытное зрелище», – подумал он.
Лифтоприёмник представлял собой довольно замысловатое инженерное сооружение. Чтобы попасть из него наружу потребовалось время и способность ориентироваться в
незнакомой обстановке. Несмотря на то, что везде – прямо в воздухе – висели надписи, языка-то он не знал; хотя буквы были известные, слова, из которых они состояли, непонятными.
Первое, что его удивило, когда он очутился на улице – это не была улица; он думал, что, выйдя из лифтоприёмника, он окажется под небом, на площади, на бульваре, на аллее, или как там у них это теперь называлось. На самом же деле пространство имело потолок – вместо неба очень высоко сквозь едва угадывающуюся крышу просматривались другие помещения, уходившие в калейдоскопическую бесконечность. То же – и под
ногами. Сквозь пол, как сквозь прозрачную морскую гладь, можно было наблюдать иные, растворяющиеся в перспективе, объёмные измерения. Но самое замечательное: и вверху, и внизу, и вокруг него – везде – были люди.
Людей было много. И все они находились в движении: одни – прогуливались, другие – деловито спешили куда-то, третьи – перемещались, поддерживаемые невидимыми энергетическими потоками. Люди двигались парами и поодиночке, иногда – группами, редко – небольшими толпами. В одежде мужчин преобладали более консервативные холодные тона, женские же наряды отличались пестротой, яркостью красок. Но и у первых, и у вторых была одинаковая особенность – их одеяния постоянно меняли свою форму, цветовую гамму. Одежда, как и люди, тоже была в движении. Фасоны и стили менялись так быстро, словно это был показ мод.
Несмотря на то, что пространство сверху и снизу было явно замкнутым, а также отсутствовали дороги, тротуары и ровные ряды деревьев, ощущение улицы всё-таки Алекса не покидало. «Это, конечно, не улица; то, что я вижу, надо бы назвать другим
словом, но в моём словарном запасе нет такого эквивалента, а вот у НИХ, наверняка, есть», – подумал он.
Людские потоки расходились в совершенно разные стороны, отсутствовала узкая направленность, как на обычной улице, тем не менее, каскадность путей, многоуровневые векторы перемещений имели место быть.
А ещё запах. Запах тут был абсолютно особенный. Никакого сравнения с орбитальным. Как только его выпустили из операционной, он сразу же обратил внимание, что приобрёл
великолепную способность различать запахи и наслаждаться ими. Но там, в трёхстах пятидесяти километрах от поверхности Земли, палитра запахов была другой. То ли живые диковинные растения, в изобилии произрастающие здесь, то ли атмосферные воздушные