Человек без селезенки

Рассказ Лухбо был прерван на самом интересном месте появлением телеграфиста. Граждане повскакивали со своих мест и совершенно неорганизованно, но весьма решительно атаковали дверь конторы. Прежде чем нырнуть во всеобщую толчею, Лухбо успел в весьма изысканных выражениях пригласить Чехова на чай.

Отправив письма и получив корреспонденцию из Москвы, Санкт-Петербурга и Таганрога, Чехов весь последующий день посвятил подготовке к походу вверх по реке Дуйке: собрал нехитрый провиант, забрал из починки сапоги, подготовил смену одежды, одеяла, удочки, котелок и другие предметы, необходимые в этнографической экспедиции, которая, по его расчетам, должна была продлиться недели две. Все эти действия ничуть не препятствовали разного рода размышлениям, часть из которых вертелась вокруг утреннего знакомства. Лухбо показался ему чрезвычайно занимательным господином, поскольку не укладывался ни в один из известных ему на сегодняшний день архетипов. К тому времени Чехов уже произвел перепись приблизительно трети населения острова; в результате сложилось определение нескольких категорий людей, и он, словно энтомолог, раскладывающий по ящикам диковинных жуков, соотносил каждого нового персонажа с наиболее подходящим архетипом.

Первоначально Чехов разделил весь сахалинский люд на две большие группы: свободные и каторжные. Каторжане, в свою очередь, делились на тех, кого Чехов считал настоящими злодеями – убийц, грабителей, растлителей малолетних – и на обычных людей, попавших на каторгу за какое-то незначительное преступление вроде растраты казенных денег, и на “политических”. Последние держались особняком, вели себя заносчиво и в большинстве своем были образованными евреями из местечек Малороссии. Свободные, или, как говорили на острове, вольные были представлены служивым людом – солдатами и жандармскими офицерами, несущими службу на каторге, – коренным населением острова – гиляками и айнами – и бывшими каторжанами, привыкшими жить на острове и не пожелавшими возвращаться на материк после отбытия срока. Таковых было, как ни странно, довольно немало и к их числу принадлежал, к примеру, нещадно пьющий доктор, заведующий Александровским лазаретом, единственный врач на острове. Нескольких авантюристов, прибывших на остров по своей воле, полусумасшедшего старичка-ихтиолога и пару японцев с сомнительным прошлым Чехов записал в отдельную категорию некатегоризируемых типов. Формально Лухбо являлся представителем коренного населения, но по своему социальному развитию гораздо больше соответствовал разделу “бывших каторжан”, хотя и не обладал цепкими повадками человека, прошедшего через пенитенциарную систему. Чехов решил, что Лухбо мог бы стать прототипом героя весьма интересного рассказа, а может быть, даже пьесы. Конечно, для этого надо было еще придумать увлекательный сюжет с детективной или любовной интригой.

На следующий день погода неожиданно испортилась, невесть откуда налетел ураганный ветер, да еще с дождем, поэтому Чехов решил отложить поход по Дуйке на день-два, пока непогода не отступит хоть немного. Сидеть в избе не хотелось, и он решил воспользоваться приглашением Лухбо и навестить его, тем более что шанс застать его дома в такую непогоду был весьма велик.

Отыскать дом Лухбо оказалось не так просто, адресов в Александровке не было, а прохожих, у которых можно спросить дорогу, попадалось не много. Два раза зайдя не туда, куда следуeт, Чехов наконец, получил точные директивы от какого-то подвыпившего прапорщика и на третий раз достиг цели своего похода. К счастью, господин Лухбо оказался дома и, судя по его довольной физиономии, либо действительно обрадовался визиту Чехова, либо искусно изобразил радость, чтобы не огорчать гостя, целый час добиравшегося к нему сквозь шторм и грозу.

– Любезнейше прошу, господин Чехов, рад вас видеть в моем скромном жилище. Вы как раз к обеду, – мурлыкал Лухбо. – Груша, сооруди-ка нам обед на две персоны!

Груша, дородная молодая баба с огромными грудями, колыхаюшимися словно холмы из сладкого желе под тесным сарафаном, поспешила скрыться на кухне, успев наградить Чехова скорым, но довольно игривым взглядом. “А наш гиляк – не дурак, – усмехнулся про себя Чехов. – Ишь какую бестию себе отхватил. Поди еще и спит с нею…”. Он оставил свой прорезиненный плащ и заляпанные грязью сапоги сушиться в сенях, а сам надел лапоточки, предложенные заботливым хозяином, и вошел в гостиную.

Комната была довольно светлой, несмотря на пасмурность дня, и представляла собой причудливое сочетание деревенской горницы и гостиной небогатого инженера-разночинца. Стены были оштукатурены и покрашены в бледно-голубой, вдоль одной стены стояли массивные, до потолка, шкафы, забитые книгами, посреди комнаты на ковре располагались диван и несколько кресел, обтянутых одинаково потертым серо-синим гобеленом. На противоположной стене среди картин и фотографических карточек висели три засаленных бубна разных размеров и нечто вроде шапки или маски в виде волчьей головы.