Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества

Если Осирис и Христос вызывали одинаковое поклонение и преданность, то, возможно, за этим стоят схожие причины? Если Христос прожил жизнь и умер земной смертью человека, то, может быть, и Осирис прошел такой путь? Огромная и непреходящая популярность его культа говорит в пользу этого предположения; ведь все другие великие религиозные или полурелигиозные системы, занявшие постоянное место в привязанностях человечества, были основаны отдельными великими людьми, которые своей личной жизнью и примером оказывали на умы и сердца человечества такое воздействие, какое не могли оказать никакие холодные абстракции, никакие бесцветные творения коллективной мудрости (или глупости). Так было с буддизмом, с конфуцианством, с христианством, с магометанством; так, возможно, было и с религией Осириса. Конечно, мы меньше согрешим против доказательств, если примем сторону традиции Древнего Египта в этом вопросе, чем если будем относиться к фигуре Осириса как к простому мифу. А если учесть, что с древнейших до новейших времен египетским царям поклонялись как богам и при жизни, и после смерти, то нет ничего странного или невероятного в том, что один из них своими личными качествами вызывал большую, чем обычно, степень преданности при жизни и вспоминался с большей любовью и с более глубоким почтением после смерти, пока со временем его память, преображенная и окруженная ореолом славы в тумане времени, не превратилась в преобладающую религию его народа. По крайней мере, это предположение достаточно разумно и заслуживает серьезного рассмотрения. Если принять его, то можно далее предположить, что мифические черты, которые традиция, несомненно, приписывает Осирису, были более поздними вкраплениями, которые собрались вокруг его памяти, как плющ на руинах. В таком предположении нет ничего невероятного, напротив, принцип аналогии говорит в его пользу, ведь нет ничего более достоверного, чем то, что мифы растут, как сорняки или цветы вокруг великих исторических личностей прошлого.

CLXV. Деметра и бессмертие

Обобщив некоторые факты, мы можем сказать, что из мифа о Деметре и Персефоне, из их ритуала, из их изображений в искусстве, из титулов, которые они носили, из подношений им первых плодов и из названий злаков мы имеем полное право заключить, что в сознании рядового грека эти две богини были, по существу, олицетворением зерна, и что в этом все многоцветие их религии находит свое косвенное объяснение. Но утверждать это – не значит отрицать, что в ходе длительной религиозной эволюции на этот простой первоначальный материал были привиты высокие нравственные и духовные представления, которые расцвели более яркими цветами, чем ячмень и пшеница. Прежде всего мысль о семени, зарытом в землю, чтобы взойти к новой и высшей жизни, легко наводила на сравнение с человеческой судьбой и укрепляла надежду на то, что и для человека могила может быть лишь началом лучшего и счастливого существования в каком-то неведомом светлом мире. Это простое и естественное размышление кажется вполне достаточным для того, чтобы объяснить ассоциацию богини плодородия в Элевсине с тайной смерти и надеждой на блаженное бессмертие. О том, что древние рассматривали посвящение в элевсинские мистерии как ключ, отпирающий врата рая, свидетельствуют упоминания о счастье, которое ожидает посвященных в будущем, у различных хорошо осведомленных писателей. Несомненно, легко заметить шаткость логического фундамента, на котором строились такие большие надежды. Но утопающие хватаются за соломинку, и нам не приходится удивляться, что греки, как и мы, имея перед собой смерть и великую любовь к жизни в сердце, не могли останавливаться, чтобы тщательно взвесить аргументы, которые говорили за и против перспективы человеческого бессмертия. Доводы, которые удовлетворили святого Павла и утешили несметные тысячи скорбящих христиан, стоящих у смертного одра или отверстых могил своих близких, были вполне приемлемы и для древних язычников, когда они тоже склоняли головы под бременем скорби и с горящим в глазах огнем жизни смотрели вперед, во тьму неизвестности. Поэтому мы ничуть не преуменьшаем смысл мифа о Деметре и Персефоне – одного из немногих мифов, в котором солнечный свет и ясность греческого гения пересекаются с тенью и тайной смерти, – когда начинаем вести его происхождение от некоторых из наиболее знакомых, но вечно волнующих сторон природы, от меланхоличного мрака и упадка осени и свежести, яркости и зелени весны.

CLXVI. Смерть и розы