Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества

Смерть Адониса интерпретируется не как естественное увядание растительности в целом под воздействием летнего зноя или зимнего холода, а как насильственное уничтожение зерна человеком, который срезает колос в поле, отделяет зерна молотьбой и перемалывает в муку на мельнице. Можно признать, что именно так Адонис представал перед земледельческими народами Леванта в более поздние времена, но трудно поверить, что с самого начала он был зерном и ничем иным. Возможно, в более ранний период он был для пастуха прежде всего нежной травой, прорастающей после дождя и дающей богатое пастбище для тощего и голодного скота. Еще раньше он мог олицетворять дух орехов и ягод, которые осенний лес дает дикому охотнику и его жене. И как земледелец должен умилостивить дух зерна, которое он потребляет, так и пастух должен умиротворить дух травы и листьев, которые ест его скот, а охотник-собиратель – успокоить дух корней, которые он выкапывает, и плодов, которые он собирает с ветвей. Во всех случаях умилостивление обиженного и разгневанного духа, естественно, сводилось к подробным оправданиям и извинениям, сопровождалось громкими причитаниями по поводу его кончины, если по какой-то прискорбной случайности он оказывался убитым или ограбленным. Следует только иметь в виду, что дикари-охотники и скотоводы тех далеких времен, вероятно, еще не имели абстрактного представления о растительности в целом, и поэтому, если Адонис вообще существовал для них, он должен был быть повелителем каждого отдельного дерева и растения, а не олицетворением растительного мира в целом. Таким образом, Адонисов было столько же, сколько деревьев и кустарников, и каждый из них мог рассчитывать на удовлетворение за ущерб, нанесенный его личности или имуществу. И год за годом, когда деревья снова зеленеют, каждый Адонис как будто истекает кровью вместе с красной листвой осени и оживает вновь со свежей зеленью весны.

Есть основания полагать, что в ранние времена Адонис иногда олицетворялся с живым человеком, который умирал насильственной смертью в образе бога. Кроме того, есть основания полагать, что у земледельческих народов Восточного Средиземноморья дух плодородия, под каким бы именем он ни был известен, нередко был представлен ежегодными человеческими жертвоприношениями в поле. Если это так, то представляется вероятным, что умилостивление духа зерна должно было в какой-то степени слиться с поклонением мертвым. Ведь духи жертв могли вернуться к жизни в колосьях, которые они напитали своей кровью, и умереть второй смертью во время жатвы. А призраки погибших от насилия людей мрачны и при всякой возможности готовы отомстить своим убийцам. Поэтому попытка успокоить души убитых жертв, по крайней мере в народном представлении, естественным образом сочеталась с попыткой умиротворить убитого духа зерна. Мертвые возвращались в прорастающие злаки, и можно считать, что они возвращались в весенние цветы, пробужденные от долгого сна мягким весенним ветерком. Они покоились под дерном. Что может быть естественнее, чем представить, что фиалки и гиацинты, розы и ветреницы возникли из их праха, были одушевлены или оплодотворены их кровью и содержали в себе часть их духа?

Я думаю, что роза всех красней,
Поскольку царских напилась кровей,
А гиацинт цветет, припоминая,
Как рос на чьей-то чудной голове.

Раз хлеб насущный богом предопределен —

Не может быть ни сокращен, ни приращен.
Тужить бессмысленно о том, что не досталось,
И будь свободен от того, чем наделен.