Человек, Бог и бессмертие. Размышления о развитии человечества

Но если изобретатели экзогамии не считали, что сожительство ближайших кровных родственников вредно для потомства, могли ли они полагать, что это вредно для самих родителей? Могли ли они думать, что половой акт с близким родственником сам по себе наносит вред одной или обеим сторонам помимо каких-либо социальных последствий или моральных сомнений? Раньше мы предполагали, что это было так, и, соответственно, мы были склонны искать исток происхождения экзогамии, или запрета на инцест, в суеверии такого рода, беспочвенном страхе, что инцест сам по себе вреден для тех, кто его совершает. Но есть серьезные и, как нам теперь кажется, убедительные возражения против этой точки зрения. Во-первых, существует очень мало свидетельств того, что дикари считают половые сношения между близкими родственниками вредными для их непосредственных участников[71]. Если бы корнем возникновения экзогамии был вред инцеста для совершающих его, то, скорее всего этот страх был бы особенно глубоко укоренен в среде австралийских аборигенов, которые практикуют экзогамию в более строгих вариантах, чем кто бы то ни было. Однако, насколько нам известно, в отношении австралийских аборигенов нет сведений, подтверждавших бы, что такой страх им свойствен и руководит ими при соблюдении сложных правил экзогамии.

Но простое отсутствие доказательств – не самый убедительный аргумент против рассматриваемой гипотезы, поскольку, к сожалению, имеющиеся у нас сведения о жизни дикарей столь неполны, что из отсутствия сведений не следует делать вывод об отсутствии самого явления. Отрицательное свидетельство в чистом виде всегда аргумент сомнительный, но особенно сомнителен он в антропологии. Выводы, сделанные с уверенностью на основании простого отрицания, могут быть опровергнуты на следующий день открытием единственного положительного факта. Вполне возможно, что дикари все-таки верят в пагубные последствия инцеста для совершающих его, хотя надо признать, что в настоящее время зарегистрировано чрезвычайно мало таких случаев. Более серьезное возражение против гипотезы, которая возводит экзогамию к такому убеждению, вытекает из крайней суровости, с которой в большинстве экзогамных племен нарушения экзогамии наказывались общиной. Обычно наказание за подобное – смертная казнь обоих преступников. Если бы люди думали, что кровосмешение вредит самой совокупляющейся паре и никому другому, общество вполне могло бы остановиться на том, чтобы предоставить грешникам страдать от естественных и неизбежных последствий их греха. Зачем вмешиваться и наказывать их за тот вред, который они причиняют сами себе? Можно считать аксиомой, применимой ко всем фазам развития общества, что общество наказывает только за социально опасные проступки, то есть за проступки, которые считаются вредными не только и не столько для совершающих их, но обществу в целом; и чем суровее наказание, тем более серьезный ущерб они, как предполагается, нанесли или могли бы нанести обществу. Но сообщество не может назначить наказания тяжелее смертной казни; поэтому преступлениями, караемыми смертной казнью, являются по логике те, которые считаются наиболее опасными и наносящими ущерб всему народу. Из этого следует, что, обычно наказывая смертью нарушения экзогамии, или в данном случае инцест, экзогамные племена считают это преступление наиболее общественно опасным. Только таким образом мы можем разумно объяснить и тот ужас, который обыкновенно вызывает у них инцест, и крайнюю строгость, с которой они относятся к нему, вплоть до убийства виновных.