В общем, снова сгоняв в подсобку, Гриша припер целую охапку лопат. Хватило как раз всем — и Тихману с Костяем, и Димону с Макарычем, и Корычу с Арсением. А потом из школы вышли девчонки. Помогать, правда, вызвались не все. Ульяна с Катей и Люсей тут же устремились за метлами, а вот Алка, Даша, Маринка решили воздержаться. То есть было бы совершенно естественно, если, похихикав и пофыркав, первые примадонны класса степенно разошлись бы по домам, но этого не произошло. К огромному удивлению Гриши, все три раскрасавицы остались мерзнуть во дворе. Маленький Вавилон с одноименной башней чем-то успел приворожить и их.
Так или иначе, но народу стало много. Настолько много, что ребята начали мешать друг дружке. Пришлось командовать и управлять, что и взял на себя Степа. Впрочем, ему и горло рвать не пришлось. Ребята его слышали и слушались. Более того, девочки, как заметил Гришка, бросали в его сторону заинтересованные взгляды. И стало ясно, что чужак не просто влился в пеструю палитру класса, а стал лидером. Это было приятно и удивительно. То есть настолько удивительно, что Гриша не сразу сообразил, что и сам во всей этой толчее не потерялся. Работал наравне со всеми и впервые в жизни чувствовал, что его видят, что ему уступают дорогу, что готовы помогать и даже спрашивать совета. И это было блаженное чувство! Нечто похожее, вероятно, ощущают принцы, только-только взошедшие на трон. Хотя, сказать по правде, тамошний шажок — от принцевской шпажонки до королевского скипетра казался сущей безделицей в сравнении с пропастью, преодоленной Гришей. Он не сумел бы в точности определить, кем и чем он стал, но сегодня его видели, с ним считались, и это было больше, чем просто победа! Росла не какая-то безымянная башня, — строилась ЕГО башня, им, Гришкой, придуманная и предложенная. И Степа, великий-могучий, как какой-нибудь русский язык, сообразил это лучше других. Потому и продолжал советоваться с Гришей, отсылал к нему ребят, даже не пытаясь оспаривать ни авторства, ни направляющей роли.
Кроме того, Ульяна со своей метелкой все время оказывалась в двух-трех шагах от Гриши, и это, как ему думалось, было неспроста. Могла ведь в другое место отойти — к ухарю Дону или к тому же Степану, а она рядышком старалась. Это и Москит приметил, хотя на все его подмигивания Гришка стойко не обращал внимания.
— Нормально, керя! — гнусил Москит. — Свой верный «кэдди» никому не помешает. Пусть даже с косичками…
Хорошо, хоть мало кто понимал его намеки. Да и не до того им было. Не в гольф играли — строили. Не сарай и не детскую горку — башню!
Арку возводить все же не стали. Вслух и при девчонках не говорили, но без того было ясно — оставь такой проход, и непременно найдутся уроды, что наплюют и нагадят. То есть об этом Грише не хотелось думать вовсе. Конечно, он знал: долго башня не простоит, когда-нибудь да сломают, но ведь не в этом дело! А в том, как все вместе они взялись ее строить. Не было такого никогда, и вдруг случилось. Пусть один-единственный день башня простоит и удержится — и это уже будет здорово. И разговоров хватит на год с лишним. Потому что из окон ее вся школа увидит. А увидев, призадумается. Это ведь такое дело… Все равно как удавшаяся картина или хороший фильм. Посмотрел и согрелся. И запомнишь надолго, даже если больше никогда не увидишь…
Почувствовав что-то, Гриша обернулся. Недалеко от них возле раскрытых дверей подсобки стоял отец. Что-то там яростно рычало — наверное, работала оживленная циркулярка, и завхоз-куряка тоже топтался рядом, радостно балагуря, размахивая руками. Но, кажется, отец его не слушал. Потому что тоже смотрел на работающих. Смотрел как-то по-новому — не улыбаясь, но и не сердито. Наверное, и спина у него в эти минуты не болела. То есть совсем-совсем.
Ощутив необыкновенный прилив сил, Гриша подцепил на лопату плиту размером в доброго поросенка. Даже Москит удивленно присвистнул. Но Гриша донес плиту легко, не уронив и не споткнувшись, положив куда надо. Возвращаясь за следующей плитой, подумал, что быть сильным удивительно просто. Надо лишь, чтобы кто-то из близких в эту силу немножечко поверил. Сегодня Гриша ощущал себя настоящим геркулесом.