Человек должен жить

— Жизнь учит… начинаешь с прописи, а потом постигаешь удивительную подвижность понятий. Но это уже философия, а нам нужно решить практический вопрос, как покончить с пассивностью и неустроенностью молодых врачей в больнице.

Хотелось раззадорить его, толкнуть к Чуднову. Ведь успех, во многом зависел от Чуднова. А мне — как бы сказать? — мне трудно было критиковать его. С первых дней практики я полюбил Михаила Илларионовича, хотя, наверно, и не совсем так, как Игорь, и не совсем за то, за что полюбил он. Этот огромный старичина был мне глубоко симпатичен. Он целиком отдавал себя делу, бескорыстно выполнял работу за троих, получая обычную для главврачей зарплату. А кто считал, сколько часов уходило у него на партийную и депутатскую работу? Единственный в своем роде, второго похожего врача не было. На таких держатся учреждения. Они как фундамент, как свет. Без них немыслимо.

Словом, целое объяснение в любви. Как же в таких условиях критиковать? Ведь любовь и критика несовместимы. И вдруг, да, вдруг, вот только сейчас, наскакивая на Коршунова, я обнаружил, что Чуднов страшно не прав! Нет, хуже — виновен. Прижившись к Золотову, он проглядел судьбу молодых врачей в больнице. Проглядел, что штатный хирург Коршунов перебивается на положении практиканта и что он совершенно закис в своих переживаниях. И ведь он такой не один в больнице. Главврач не имел права проглядеть такие вещи, он должен был…

В сущности, что должен был бы сделать главврач? Что я бы сделал на его месте? Тут у меня блеснула озорная мысль и сразу сорвался вопрос:

— Послушай, Василий Петрович, а ты смог бы все повернуть? Готов ты стать заведующим отделением вместо… Золотова?

— Ты с ума сошел! — воскликнул он и, вскочив со стула, угрожающе двинулся на меня. — Как ты смеешь обо мне так думать? Не для этого веду разговор!

Опешив, я услышал, как хлопнула дверь, и кинулся вслед за Коршуновым. Как мальчишки, мы выскочили во двор.

— Василий Петрович, разговор не окончен!

— К черту! — Он бежал в сторону морга.

— Да остановись же ты, человек!

— К черту!

Из-за угла больничного корпуса вышел Чуднов, остановился посреди дорожки, широко раскинув руки:

— Стоп!.. Что случилось, Николай Иванович?

— Эх, дурака свалял, Михаил Илларионович! — ответил я, ухватившись, чтобы остановиться, за его ручищу. Я почувствовал, как спокойно напряглись в ней и стали железными мускулы.

— Ну и студент нынче пошел… среди бела дня врачей гоняет. Вы что, и с Коршуновым уже поссорились? Тоже оперировать не дает?

— Что вы! Коршунов наш первый друг, но…

Словом, я выложил все, что узнал, что понял, что увидел с того момента, как мы с Коршуновым стали невольными свидетелями разговора главного врача с Золотовым. Чуднов стоял рядом и курил, жуя мундштук папиросы. «Сердится!» — подумалось мне. Его рука легла на мою спину, и мы стали ходить по дорожке взад-вперед.

— Да-с… значит, так-таки и проглядел… прижился… вырастил — как это вы изволили сказать? — «удельного князька первого этажа»? Ишь, как у вас хлестко получается! Вам бы в журналисты пойти, Николай Иванович!

Чуднов вытащил новую папиросу и, скомкав пустую пачку «Беломора», поискал взглядом, куда бы ее забросить.

— Пройдемтесь, Николай Иванович, еще до того угла. Конечно, надо бы урны чаще поставить денег не хватает. Впрочем, это мелочь. Вы мне, Николай Иванович, много рассказали про нашу больницу. Тот же Коршунов… вот тихоня! Ну, почему он сам не рассказал? Обидно, право, обидно… Много нового, много серьезных вопросов. Их тут, на дорожке, не решишь. Я вас вскоре позову, поговорим в подходящей обстановке.

Чуднов ушел. Я постоял на дорожке и отправился в общежитие, чувствуя себя выпотрошенным. Может быть, старик намерен спустить все это дело на тормозах? Критика выслушана, благосклонно принята, и пусть все идет, как оно шло? Ну, нет! Черта с два! «Я вас вскоре позову». Иногда «вскоре» — день, иногда месяц.

Я в горздраве.

— Вам заведующего? Елкин будет через полчасика. По вопросу студенческой практики? — Секретарь улыбнулась, приоткрыв сталь зубов. — Тогда пройдите в кабинет. Один человек уже ждет.

Я открыл дверь: за канцелярским столом в кресле заведующего, напружинившись, как на старте, замер Золотов. В глазах — холод. Секунда — и он встал, молодцевато подошел ко мне. В нос ударил запах шипра. На уровне своих глаз я увидел широкие зрачки в узком кольце коричневой радужки. Право, они напомнили дула орудий.

— Слушаю вас. — Голос его вибрировал.

— Пришел не к вам, к заведующему. — И вдруг ляпнул: — Вот бы нам втроем побеседовать!

На лице Золотова раздумье. Он медленно повернулся и зашагал к окну.

— Все же почему вы так жестоки, Борис Наумович? Мы приехали к вам с открытым сердцем, а вы все время стараетесь стать к нам… спиной.

Золотов вздохнул.

— Куда молодежь спешит? Опыт даже талантливым людям дается с годами, упорным трудом, недосыпанием. А вы хотите сразу.

— Поймите! Молодежь хочет узнать все, оставаясь молодой.

— От вашей практики одни огорчения. В будущем больница откажется вообще. Ну, а в этом году ничего не изменится… Я вас больше не задерживаю, коллега.

— Благодарю.