Человек должен жить

Валун подался! Не знаю, какое, но очень точное чувство отметило еще незаметное глазу движение. Взмахом ножа отсечена стопа, и через мгновение мы с раненым были наверху. Скрежетнув по льду откоса, валун сполз в яму. Я посмотрел на Иванова. К белым щекам его стали приливать живые краски. «А на вас совсем лица нет, товарищ лейтенант! — сказал он. — Треба перекурить».

Мы, артиллеристы, все сбились с ног в ту ночь. Еще труднее было медицинским работникам. Их было мало, а нуждающихся в неотложной помощи было много, каждый врач и сестра должны были работать за десятерых. Всю ночь, весь день и, как оказалось, еще целую ночь. Вот это, в сущности, и был подвиг.

Когда под утро спасательные работы закончились, солдаты кучками толпились близ госпиталя, спрашивая сестер: «Как мой-то немец? Жив?», «А моего уже оперировали?» — и получали ответ: «Какой твой? Тут все наши». Потом на пороге появился майор Шарин, главный хирург.

— Эй! — крикнул он. — Товарищи! Кто тут есть со средним образованием — прошу сюда!

Я стоял близко и успел с другими подбежать к нему.

— Пошли, будете помогать!

Каждому дали работу. Мне показали, как мыть и беречь руки, надели белый халат. Пока оттирал щеткой с мылом ладони, майор стоял рядом и смотрел.

— Учились отлично, лейтенант?

— Не очень, товарищ майор.

— Сейчас, дорогой, проверим. Зрелость узнается по способности быстро освоиться в новом деле. Вы замените на несколько часов операционную сестру. Пока что требуют от вас одного — внимательности.

На одноногом столике, накрытом простыней, разложены инструменты. Он их называл, а я повторял вслед за ним названия, неожиданно красивые, более подходящие к цветам, нежели к этим металлическим штучкам: «пеан», «кохер»… Повторял и с ужасом думал, что вот сейчас майор будет резать человеческое тело, а я все перепутаю и наделаю ему беды.

— Рекомендую не смотреть на операционное поле, лейтенант. Вы медицински неграмотны, все равно ничего не поймете. Забудете и то, что узнали. Подавайте, что попрошу, и чур — не обижаться.

Все следующие часы я старался следовать этому совету. Но не смотреть совсем я не мог. Его руки подобно магниту притягивали взор. Они совершали чудеса. До той поры я преклонялся перед людьми, умеющими делать красивые и удобные для людей вещи, я мечтал стать одним из них. Может быть, столяром, как отец, может, думалось, хватит пороху и на другое — скажем, инженер по деревообработке. Неплохо, совсем неплохо! И вот в ту ночь я увидел, как работает человек, отстаивающий у смерти другого человека. Другого, третьего, четвертого, пятого…

Услышав голос майора, я подавал инструмент. Иногда совал мимо руки хирурга, иногда хватался не за то, что требовалось, и он, ругаясь, поправлял меня.

Потом прибыли заблудившиеся в метели медицинские сестры, и моя работа окончилась. Полк уходил в свой городок. Местные власти благодарили солдат за помощь. Майор Шарин, пожимая руку, сказал:

— Ну, спасибо за помощь, товарищ… медбрат. Не обижаетесь?

— Что вы, товарищ майор!

— Язык мой — враг мой. Невоздержан. Вам много лишних слов досталось?

— Семь «болванов», товарищ майор…

— Всего семь, лейтенант? Тогда считайте, что вы с честью выдержали первое испытание.

— Готов хоть семь лет ходить в болванах, лишь бы стать таким хирургом, как вы, — вырвалось у меня.

— О, романтическое увлечение хирургией! Любовь с первого взгляда?

— Мне кажется, тут другое…

— Проверьте себя, лейтенант. Случайный человек в медицине не менее опасен, чем на офицерском посту. Я вас как кутенка сунул в операционную, и вы несколько ошалели. Конечно, ситуация необычная… бедствие, тяжелые травмы… двенадцать операций… благополучный исход. Красиво, ничего не скажешь. Однако проверьте.

— Да как же? Как проверить себя? Легко с высоты вашего опыта прикидывать, а мне?

— Пожалуй, я обескуражу вас своим советом. Право, я бы ради интереса взял вас в госпиталь, но, сами знаете, в армии свои нормы, и офицеру не положено клозеты чистить. А как станете штатским, идите прямой дорогой в любую больницу и нанимайтесь санитаром. И проситесь в самую трудную палату. Поработаете и, если уверуете, что это ваша стезя, валяйте с чистым сердцем в медицинский институт.

Я и теперь не могу забыть этого памятного разговора. Спасибо, майор! Я старался проверить себя как умел. Срок хождения в «болванах» близится к концу. Скоро буду хирургом — теперь-то я уж твердо знаю! — и могу спокойнее думать и говорить об этом.

— Все трудишься? — прервал мои мысли голос Нины.

— Нет, дурака валяю, — ответил я, скосив глаза на окно, за которым домлевал наш Юрий.

Нина выглянула наружу, помахала ему рукой, потом села на диван и спросила:

— Почему ты на него сердитый? Он же сегодня именинник. Неужели завидуешь, Коля?

Ох, уж мне этот «детский сад»! Нина славная девушка, мы с ней немного дружили, и бывало, что я не чувствовал разницу в летах. Женщины взрослеют скорее мужчин, и десять лет не были помехой нашему товариществу. Но сейчас я не мог говорить с ней ни про Гринина, ни про майора, ни про то, что Юру, кажется, надо бы послать на годик в санитары.