Человек и его тень

Жена, напуганная его неожиданным словоизвержением, ударилась в слезы, но ее плач лишь подлил масла в огонь: Чжуан вообразил, что все его беды от жены, и не пожалел бы ее, даже если б она заплакала кровавыми слезами. Откровенно говоря, девушка, которая в свое время похитила его душу, за последние годы изрядно поблекла и уже не была той красавицей. Если бы года три назад, когда писатель находился в зените своей славы, жена потребовала у него развода, он бы не заплакал, но сейчас подобное событие принесло бы ему немало хлопот, особенно если бы она написала жалобу. В общем, герою пришлось попросить прощения у бывшей красавицы, и конфликт был исчерпан.

— Чжуан, ты должен изменить свою позицию! — эту фразу писатель услышал и из уст Янь Миня, что было ему особенно неприятно. Собственно говоря, кто такой Янь Минь? Человек, который в пятьдесят седьмом году призывал вторгаться в жизнь, сочинил рассказ о бюрократии и был объявлен за это правым элементом. Конечно, во время заключения в коровнике Чжуан пришил ему дело с «ядовитыми газами» и «плевком на заместителя командующего Линь Бяо», но ведь в то время Линь Бяо действительно еще был заместителем командующего, а Цзян Цин даже считалась знаменосцем вождя — как же их было не защищать? Говорят, что теперь Янь Минь уже не правый, но ведь был правым! А я всегда был левым: какое же право он имеет учить меня? Это возмутительно! Какие-то жалкие людишки изгаляются надо мной. Он уже хотел было выругаться, но слова застряли в глотке. Начни жаловаться — мигом попадешь во враги партийной линии.

Вскоре он увидел в печати статью Вэй Цзюе, в которой тот возрождал все свои прежде раскритикованные взгляды на литературу. Даже Янь Минь, двадцать лет не имевший возможности публиковаться, начал одно за другим печатать свои сочинения. Чжуан Чжун возмущенно думал, что такой человек не способен написать ничего путного, но природная любознательность все же заставила его взять в руки журнал. Перелистывая его, он чуть не подпрыгнул от испуга. Первая же фраза повергла его в глубочайшее смущение: «Ночь, бескрайняя темная ночь…» Как это ночь в освобожденном Китае можно называть темной, да еще бескрайней?! Он стал читать дальше: в рассказе изображался доведенный до смерти старый кадровый работник, который перед гибелью излагает свои переживания и задается многочисленными вопросами совсем как древний поэт Цюй Юань в своих «Вопросах к небу». Даже сам сюжет был бешеным наступлением на великую пролетарскую культурную революцию, да и почти каждая фраза приходила в столкновение с руководящей линией. Если бы такой рассказ появился до шестого октября семьдесят шестого года, он, без сомнения, был бы признан густой ядовитой травой, а его автор — матерым контрреволюционером.

Особенно потрясли Чжуан Чжуна выступления против современных суеверий. От его зоркого глаза не укрылось, что такое современные суеверия, — это же, это же… Чжуан Чжун пока еще не решался бросить столь страшное обвинение, но думал: «Ну что ж, Янь Минь, попрыгай, порезвись, а мы посмотрим! Настанет день, когда тебе снова придется плохо!» Но был еще Вэй Цзюе, который восхвалял реалистическую традицию в литературе. Он заявил, что правда — это жизнь искусства… А где же тогда политика? Это возрождение ревизионистской теории «писать правду». В некоторых статьях содержался призыв к писателям не обманывать и не лгать, что фактически означало разоблачать отрицательные стороны социализма. Все это прокладывало самую широкую дорогу ядовитым травам…

Справедливый гнев переполнял грудь Чжуан Чжуна, но было бы ошибкой думать, что в его груди только гнев. Внутренний мир настоящего героя всегда богат, и Чжуан Чжун отнюдь не является исключением из этого правила. В его многогранной душе таилось еще горькое чувство одиночества, чувство человека, загнанного в угол. Всего несколько лет назад он вкушал сладость положения редкого писателя и думал, что ему, как существу необыкновенному, доступно все. Кто мог предполагать, что сегодня люди, подобные Янь Миню, будут публиковать один опус за другим, а он, Чжуан Чжун, решительно ничего. Какое страшное унижение! Но пока ничего не поделаешь, придется «лежать на хворосте, лизать печень»[11] и копить силы для творчества.

В конце концов он решил попробовать написать новую пьесу. Еще не взявшись за перо, он уже придумал название — «Борись, борись, борись!» — и погрузился в творческое раздумье. Первый же абзац дался с невероятным трудом, мозг был чист, как лист бумаги, но герои, как известно, не останавливаются перед трудностями, и вскоре его посетило озарение, так что он даже рассмеялся над собственной глупостью. Зачем мучиться всякими размышлениями, когда гораздо проще перевернуть свою предыдущую пьесу, «Решительный бой». Это же прекрасное, почти готовое произведение! Мысль его забурлила, понеслась по знакомой колее, и вскоре замысел созрел окончательно.