Человек и его тень

— Гнусность этих двух священников одинакова, но Калач более коварен, чем Морковка, так как более ловко умел втереться в доверие… На свете все вороны черны! Никто их природу не переделает!

Эх! Каким же неразумным показал себя дядюшка Ши! Он повернул голову в мою сторону и говорит:

— Это ты неправильно сказал. Вот я, к примеру, в нашем саду горных ворон видел: так у них шейка серая, а грудка белая.

Класс так и грохнул от смеха! Тут уж я не на шутку рассердился, даже кровь от лица у меня отлила. Да, удружил мне Цао. А еще заместитель секретаря партийной организации. Подумать только, кого он к детям пригласить посоветовал. Что это за докладчик, если он даже непреложным истинам, таким, как «на свете все вороны черны», свое особое мнение противопоставляет. Нелегко же мне будет после этого вести среди учеников работу по «искоренению зла»…

Ну да делать было нечего, надо было выходить из положения, и, чтобы отвлечь дядюшку Ши от миссионеров, я, словно бы и не расслышав его ответа, сказал:

— Дядюшка Ши, а не могли бы вы теперь рассказать ребятам о том времени, когда наша школа была дворцом князя? Пусть дети узнают, каково в те времена жилось княжеским слугам.

Ши покашлял, прочищая горло, и, немного подумав, сказал:

— Мерзостей во дворце князя делалось ой как много! Не стану говорить обо всем, скажу только, что одних служанок, которые бросились в колодец в саду, слышал я, наберется больше, чем пальцев на обеих руках. Жили они себе и жили, с чего бы это им в колодец прыгать! Да с того, что князь всех их испортил! Потом сад уничтожили, колодец землей засыпали, но их обиженные души так и остались в этих местах. Да что говорить, сам я встречал их здесь…

Слышите: опять не туда клонит! Недаром я опасался, что перед, как принято теперь говорить, «цветами нашей отчизны», он опять примется рассказывать байки о привидениях вроде той, что поведал мне. Несколько раздражаясь, я перебил его:

— Ребята, дядюшка Ши знает очень много. Вам, дядюшка, если на то пошло, необязательно ограничиваться лишь рассказами о событиях, имевших место во дворце князя, вы можете рассказать нам и о печалях бедняков нашего района при старом режиме…

Одним глотком он выпил полчашки чая и подхватил:

— Вот, вот, стоит человеку обеднеть, как все, несчастья посыплются ему на голову. Сколько же у нас раньше здесь было обиженных и обездоленных! Хотя бы взять сестер Цзинь, что живут в доме четырнадцать по переулку Бамбуковых листьев. Много они хлебнули горюшка! Не приди новая власть, не спаси их, тоже бы сгинули в каком-нибудь колодце и стали привидениями.

Вот ведь упрямый старик! Опять о привидениях! Нет уж, хватит! Не останови его, так он совсем детям головы заморочит!

Воспользовавшись паузой, я шагнул вперед и сказал:

— Дети! Дядюшка Ши немолод, да и здоровье у него в последнее время неважное. Поэтому будем считать наше собрание законченным. Давайте дружными аплодисментами поблагодарим его за то, что он преподал нам живой урок той горькой жизни, которую ему пришлось испытать. Похлопаем ему, дети.

Так под горячие аплодисменты и проводили мы дядюшку Ши из класса.

Когда я назвал рассказ старого дворника «живым уроком», это было лишь данью вежливости, но для школьников он, видимо, действительно оказался живым уроком, потому что на протяжении последующих дней я не раз слышал, как ученики на все лады обсуждали между собой Калача и Морковку, неподдельный интерес вызвали у них и сестры Цзинь. Через неделю юные руководители совета класса пришли и доложили мне:

— Все наши ребята говорят, что они хотели бы пригласить сестер Цзинь из переулка Бамбуковых листьев, которые испили полную чашу горечи и страданий. Пусть они тоже расскажут нам о своей прежней жизни.

В это время от меня опять требовали провести какое-нибудь воспитательное мероприятие, и я, поразмыслив, согласился, хотя про себя твердо решил: уж теперь-то постараюсь заранее до тонкостей вызнать всю историю этих женщин, и если сестры Цзинь окажутся такими же бестолковыми, как дядюшка Ши, то будь их жизнь горше полыни, я ни за что на свете не позволю состояться этой встрече.

3

Председателя жилищного совета, у которого я предварительно хотел разузнать что-нибудь о сестрах Цзинь, на месте не оказалось, и я, не став его дожидаться, решил — несколько опрометчиво — один отправиться к ним домой.

Дом номер четырнадцать, по сути, представлял собой дворик с хибарками, где проживало шесть семей. В шестьдесят четвертом году нехватка жилья в Пекине еще не приобрела катастрофического характера, поветрие самовольно лепить халупы еще не распространилось так, как впоследствии, и поэтому дворик, пестревший яркими цветами, оказался просторным и светлым. Да и сами хибарки, хотя были старыми, выглядели довольно ухоженными и чистенькими.