Человек и его тень

— Мы уже дважды устраивали встречи с бедняками, страдавшими в прежние годы, а мне опять предлагают провести собрание. Может быть, хватит уже, а?

— Я тебя понимаю. Но раз есть указание, надо его выполнить.

Я повысил голос:

— У тех жертв прошлого режима, что живут поблизости, мы уже побывали, посылать же ребят в дальние деревни — значит еще больше занятий пропускать. Дадим мы когда-нибудь школьникам возможность учиться или нет?

Цао задумался.

— По правде сказать, и в нашей школе есть человек, который многим бы мог поделиться с молодежью.

— Это кто же? — удивленно спросил я.

— Ши, дворник наш. Я читал его личное дело. Родился он во время Синьхайской революции. Родители, видно, не могли прокормить его, подкинули… Уже то, что ему удалось выжить в приюте, было чудом. В десять лет с небольшим взяли его в слуги священники миссионерской школы, сызмальства прислуживал он чертям заморским, делал самую черную и грязную работу, а взамен ничего не видел, кроме побоев. Так и влачил свои дни до самого освобождения. Только когда правительство взяло в 1952 году нашу школу под свой контроль и иностранные священники, скатав свои постели, убрались восвояси, он и узнал впервые, что такое жизнь без эксплуатации. Думаю, ты мог бы пригласить его поделиться с учениками воспоминаниями о его горькой доле. Рассказ человека, которого дети знают, заденет их за живое больше, чем если им то же самое кто-нибудь со стороны будет рассказывать.

Честно говоря, после той истории с привидением, которую рассказал мне дядюшка Ши, колебания у меня некоторые были. Мало ли что старик может наговорить детям. Однако выбора у меня особого не было, и, поразмыслив, я все-таки решил последовать совету Цао и на другой день отправился к нашему старому дворнику. Он готовил тесто для клецок, собираясь варить с ними суп. Сказав ему, зачем пришел, и опасаясь отказа, я в конце особо подчеркнул:

— Это парторганизация поручила мне вас попросить.

Но Ши вопреки моим ожиданиям сразу согласился:

— Ладно, расскажу.

Как сейчас помню это собрание. Ши пришел в класс вовремя и, став неподалеку от двери, сразу стал говорить. Лицо у него, как обычно, выглядело равнодушным, но в интонациях нет-нет да и проскальзывало волнение.

— Вы родились в счастье, а что такое счастье, не понимаете, — начал он. — Откуда знать вам горести и обиды, которые мы прежде терпели от чужеземцев.

Я оглядел затихший класс. Школьники внимательно слушали старого дворника. Все было, как обычно и бывало на подобных встречах, но вдруг слова Ши насторожили меня.

— Миссионеры тоже ведь разные были, — говорил он. — В полу комнаты, где учится третий класс «Б», до сих пор сохранилась крышка, запертая на замок. Под этой крышкой ступеньки, они ведут в погреб. А в том погребе при чужеземцах пиво стояло, прямо целыми ящиками. Захотят они пить, тотчас и посылают меня за мим. Ведь чем лето жарче, тем больше хочется пить, разве не так? Если за день я не сбегаю в погреб с десяток, а то и больше раз, то, почитай, чудо случилось. Так вот, господина Дэ Тайбо, это он такое себе китайское имя взял, мы, слуги, Калач прозвали. Весь он был белесый, как ямс, который очистили от кожуры, а толщиной походил на тыкву. Если говорить о лени и прихотях, то этот самый господин Дэ был такого же пошиба, как и другие чужеземцы. Но все ж таки порой в нем и что-то другое проглядывало. Хоть и гонял он меня не меньше других, но обращался все-таки не в пример вежливей. «Ихай, — скажет бывало, — будь любезен, пожалуйста, принеси мне еще бутылочку пива». Я принесу и подам ему, так он даже спасибо скажет. А когда в добром расположении духа бывал, так пива мне немного оставит в награду. А второй, господин Хэ, сукин сын, совсем другой субчик был. Мы, слуги, Морковкой его прозвали, потому что нос у него краснее морковки был. Взревет как бык: «Тащи пива!» — так я сломя голову в погреб кидался. Чуть замешкаешься, так и жди, что кулаки в ход пустит. Как-то вылез я из погреба, а рука у меня, в которой я бутылку держал с пивом, прямо-таки дрожит от холода. Морковка уставился на меня: «Ах, такой-сякой! В чем дело? Что, трясун на тебя нашел?» Этот парень так здорово поднаторел по-пекински ругаться, что кого угодно мог за пояс заткнуть. Я ему отвечаю: «На дворе жара стоит, я весь вспотел, а в погребе такой холод, что поневоле дрожать начнешь». Я-то это ему попросту говорил, объяснить чтобы, а он посчитал, что я перечу ему. «Раз так, — говорит, — ты у меня там целый час просидишь». Уж как я прощения просил — без толку. Затолкал он меня туда силком и замок на крышке закрыл. А одет я был всего-то навсего в одну рубашонку. Спасибо Калачу. Хватился он меня зачем-то, узнал, что я в погребе сижу, и выпустил. Да еще и Морковку обругал: «Ты, — говорит, — божьим заповедям не следуешь и милосердия в тебе нету».

Представляете себе, как я заволновался, когда услышал, о чем Ши ребятам рассказывает. Разве мог я с этим смириться? Воспользовался моментом, когда Ши отхлебнул из чашки чаю, и между прочим вроде бы вставил: