Человек и его тень

Он любил проводить время у этого окна, смотреть на улицу. Как и раньше, оживленная улица была полна снующего народа, но краски уличной толпы стали другими: яркими и пестрыми. Из громкоговорителя неслась непривычная, раздражающая его слух, незнакомая мелодия. Строилось сразу несколько многоэтажных жилых зданий недурной архитектуры.

«Перемены», — думал он. В прошлом году в нем народилось смутное беспокойство, нарастающее где-то в глубине души, которое теперь терзало и мучило его. Это беспокойство усиливалось из-за нынешних газет, которые без конца мусолили «гарантированную чашку риса». Два дня назад пронесся неприятный слух, что предстоит проверка квалификации ответственных работников на предмет должностного соответствия…

Гу в сердцах захлопнул окно. Накопившаяся за долгие годы пыль взлетела с подоконника мутным желтым облаком и стала медленно оседать…

Пекин, июнь 1980 года

Перевел А. Желоховцев.

Лю Синьу ЖЕЗЛ СЧАСТЬЯ

Было время производственной гимнастики, но в редакции ею по обыкновению никто не занимался. Кто-то громко рассказывал занятную историю, ее прерывали взрывы смеха. Тут мне позвонили по телефону, но расслышать голос в трубке никак не удавалось сквозь шум.

Я прикрикнул и махнул рукой. Смех и разговоры приутихли. Только тогда сумел я разобрать, что звонил Цао — секретарь партийной организации школы, где я прежде работал. С тех пор, как меня перевели три года назад в издательство, мы с ним виделись редко. Главная тому причина — наша занятость, а ведь, работая в школе, мы с ним были приятелями, каких нынче редко сыщешь.

— Цао, слушаю, у тебя ко мне дело? — прокричал я в трубку, прижав ее ко рту.

Характер Цао нисколько не изменился: что ни случись — большое горе или большая радость, он всегда невозмутим. И теперь он неторопливо, но без лишних слов сообщил:

— Умер дядюшка Ши Ихай. Надо устроить траурное собрание. Прикидывал я так и сяк, речь придется все-таки составить тебе.

Шум вокруг словно куда-то отдалился внезапно, свинцовой гирей сердце потянуло вниз. Я крепче сжал в руке телефонную трубку, изменившимся голосом спросил:

— Когда умер?

— Позавчера, на полпути в больницу. Инфаркт. Разбирали мы тут его пожитки — ты же знаешь, как скромно он жил всегда, — ничего путного от него не осталось. Только в деревянном коробе нашли сверток…

Я перебил его:

— Что там было?

Цао ответил. У меня комок подступил к горлу, и я едва прошептал: «Вон оно что! Оказывается…»

Панихиду назначили на завтра, во второй половине дня, и я пообещал этим же вечером написать речь, а на следующий день, отпросившись с работы, принести ее в школу.

Вечером я сел за письменный стол и, забыв обо всем остальном, обратился мыслями к Ши.

Осенняя ночь была тиха. Казалось, слышишь, как за окном с деревьев падают на землю листья. Я взял ручку. Охватившие меня горестные думы будто устремились к кончику пера, но в то же время я не представлял себе, с чего мне все-таки начать.

Дядюшка Ши, если у вас есть душа, вы вместе с легким ветром этой тихой ночи неслышно прилетайте сюда, ко мне, чтобы мы, как прежде, могли сесть рядом и открыть друг другу наши сердца… Где же вы, дядюшка Ши? Я печалюсь о вас, наверно, и вы все еще думаете обо мне! Дядюшка Ши…

1

Учительствовать я начал в 1961 году. В те времена немало нас, молодых учителей, жило при школе. Каждое утро шли мы после умывания кто на спортплощадку — пробежать несколько кругов, кто почитать вслух, в тени деревьев, кто в учительскую — готовиться к урокам. И непременно либо сквозь тонкую пелену тумана, либо при ранней ясной зорьке видели, как наш дворник длинной бамбуковой метлой подметает школьный двор. Лет пятидесяти, роста он был небольшого, но широк в плечах и могуч торсом. Всегда молча, с низко опущенной головой, он медленно продвигался по двору на своих кривых ногах, монотонно махая метлой. «А-а-а, это опять дядюшка Ши подметает…» — отмечали мы и тут же забывали о нем. Обычный дворник с обычной метлой — он не вызывал у нас любопытства.

В оправдание скажу: происходило это не оттого, что мы презирали обслуживающий персонал. Ведь любили же мы заговаривать с вахтером школьной проходной Гэ, высоким, худым стариком старше Ши на несколько лет. Говорили, до освобождения он был даосским монахом, и мы частенько подтрунивали над этим. Он был грамотный: разносил газеты, письма, квитанции на денежные переводы и к своим обязанностям относился весьма серьезно. К тому же он любил затевать разговоры о текущем моменте.

А Ши? Что связывало нас с ним?

Ши не знал ни одного иероглифа, работать в проходной не мог, к тому же был молчалив и, казалось, ко всему безразличен. Неудивительно, что он не привлекал нашего внимания.

Все переменилось у меня на майский праздник 1962 года. В тот день я не пошел на торжественный вечер, остался в школе дежурить. В мои обязанности входило совершать ежечасные обходы вдоль стены, окружавшей спортивную площадку, рядом с которой притулилась сторожка дядюшки Ши. Сама школа была закрыта, поэтому отдохнуть между обходами я заходил к нему.