Человек идет в гору

тонкие губы и шустрой птахой выпорхнула из дому.

Вернулась довольная.

— Гляди, что я тебе принесла.

Сергей Архипович открыл дверь в сени: на полу,

возле верстака, лежали два больших листа жести, коробка

гвоздей и много стальных обрезков.

— Делай фонари для бакенов. Я заказ оформила с

начальником пристани. С самого (устья несла. Поясницу

заломило... дыхнуть нельзя.

— Спасибо, мать. Порадовала ты меня, истину

говорю, порадовала. А поясничку мы горчишничком,

Аннушка...— откликнулся Сергей Архипович восхищенно.

Аннушка заторопилась: она работала во вторую смену.

Он достал свой инструмент, завернутый в чистое

172

рядно, и, усевшись на низкий табурет, принялся за

дело.

Полегчало на душе старика. Труд снова вернул ему

бодрость, и он каждое утро (по гудку) быстро вставал и

садился за работу. Аннушка подымалась позже: готовила

завтрак и долго не могла дозваться мужа к столу. Он

любил эти утреннние часы. После завтрака работа шла

вяло, он быстро уставал.

Й все же точил Сергея Архиповича червяк: скучал

старик по родному заводу. Бессонными ночами и в

зыбких, предрассветных снах вставал перед ним второй

механический цех.

Мелькали знакомые лица, низкий пул

электромоторов и ровный, глухой шум станков звучали сладостной

музыкой. Это были видения его молодости.

Старику чудился незабываемый запах свежей

стружки, сбегающей с резца и едва заметно дымящейся,

приятно обжигали руки горячие, только что снятые со станка

детали...

Сергей Архипович беспокойно ворочался, тяжело

вздыхал. Жена сердито ворчала:

— Да спи ты, пень старый! Скоро совсем с ума

спятишь.

По вечерам Луговой долго читал газету. Он с давних

пор любил следить за «политикой», как он выражался,

понимая под этим словом сложные переплетения

международной политической борьбы. Чутьем рабочего он

быстро распознавал друзей и врагов и искал человека,

чтобы высказать ему свои мысли.

На заводе постоянными его собеседниками были

Шикии и Петр Ипатьевич. Как-то, выслушав сетование

Сергея Архиповича на союзников за то, что они долго

собираются с открытием второго фронта, Шикин сказал:

— Отец мой в «плотниках ходил. И вот, помню, был

у них в артели один парень, работать — ленив, а жрать —

шустрый, беда! Носил он с собой всегда две ложки: за

правым голенищем большую, за левым—маленькую.

Как жирное подают — большую ложку, стерва, достает,

а как постное — маленькую.

Так, гляжу я, и союзники. Из горькой плошки * мы

большой ложкой хлебаем, а союзники, язви их в нос,

маленькой ложечкой швыряются. После победы они

наверняка большую ложку возьмут. Беспременно!

173

Теперь, читая газету, Сергей Архипович вспомнил

Шикина.

— Так оно и есть, — сказал он жене. — Потянулись

господа за большой ложкой.

Как ни сопротивлялся, сломила Сергея Архиповича

неотвязная хворь. Два месяца пролежал он в постели.

Многое передумал он. Всю свою жизнь в памяти

перебрал. Долгая она была! И вся в труде, в простом

рабочем труде.

В юности работал он в слесарной мастерской у

хозяина. Заработаешь рубль,— копейку получишь. А уж

спорить не смей — выгонит. Как возьмешь пилу в руки,

да как запоет она по металлу — все обиды забудешь. В

труде душа отдыхала. Мастер посмотрит, крякнет и

пойдет к хозяину похваляться: вот, де, какому искусству

обучил я Серегу.

А после революции советская власть его мастером на

большой завод определила. Сергеем Архиповичем стали

величать, что ни выборы, — то непременно в завком

выберут.

Хозяйствуй, проверяй, показывай, милый человек, —

власть-то твоя, советская.

И загорелась душа Сергея Архиповича новой,

большой страстью к труду. «На себя работаем, на весь

трудовой народ. Понимать это надо!» — часто говорил он

молодым рабочим.

— Ежели сделал ты плохо от неуменья — беду

поправить можно, а ежели из обмана, либо из лени, — не

человек ты, а гриб-поганка!..

Так в труде и шел в гору рабочий человек. Но и годы

не стояли. Стал он разом ронять силу. Защемило сердце,

глаза и в очках чертежи разбирать перестали, — линии

там тонкие, будто паутина.

Пошел к врачам. Послушают в «трубку, постукают

пальцами по ветхой его груди, — и начкуть калякать

между собою по-латыни.

«Ежел'и все ваши ученые названия собрать в кучу,

то по-русски куча эта как называться будет — старость,

так?» — испытующе прищуриваясь, говорил он врачам.

И тут же про себя отмечал: «Смеются. Стало быть,

угадал. Человек, брат, не станок: деталь ежели

износилась— ие заменишь. Ступай-ка, Серега, на слом!»

174

Весь июнь над Волгой шумели грозы. Молнии

золотыми чайками кидались в реку и пропадали в темных

волнах. От могучих раскатов грома дрожала земля.

Шли дожди — тихие, теплые, ласковые...

— Быть нынче урожаю, — сказал Сергей Архипович,

задумчиво глядя на плачущее окно.

Аннушка приметила, что муж с утра не найдет себе

нигде места. Сел на свою табуретку, навощил нитки на

дратву, потом повертел в руках рваный сапог, отбросил

его в сторону и вышел во двор.

А сейчас достал из шкафа новый пиджак и долго

водил по нему щеткой, хотя он был совершенно чистый.

— Куда собрался, Сережа? — спросила она, глядя

ему в спину. Он обернулся, глаза его блестели.

— Вот что, мать! Пойду я на завод... не могу больше...

Аннушка подошла к мужу, несмело тронула его за

плечо: