Человек идет в гору

лодка в тумане, проплыла перед глазами. Он снял очки и,

вьинув носовой платок, стал им медленно протирать

запотевшие стекла. «Значит, комбайны. Со старым

производством покончено...» — думал он, потерянно опустив

плечи. Он до сих пор не верил. Даже получив с

ростовского завода технологию производства самоходного

комбайна, Сладковский надеялся, что этим будет заниматься

какой-нибудь один цех, на худой конец, — филиал

завода.

Теперь, после выступления Мишина, все прояснилось.

Но в душе Сладковского бродили черные тучи: он

привык к технологии самолетостроения, известной ему с

институтской скамьи. И хотя жизнь и вносила каждый

д$нь что-то новое, выдвигая свои требования перед ним,

главным технологом, но он как-то приловчился обходить

это новое, как обходят шумные и опасные

перекрестки.

Зато когда Сладковский садился на старого,

объезженного конька своего опыта, он чувствовал себя

превосходно. Все было заранее разработано еще до него,

технологические карты скреплены подписями и печатями

предшественников и от него требовалось лишь

утверждать отдельные усовершенствования, которые

разрабатывали в цехах сами рабочие либо технологи его отдела.

Теперь же ему самому предстояло действовать в

незнакомый области; да еще обеспечить освоение заводом

машины в совершенно нереальные сроки.

А тут еще этот парторг технических отделов Бакша-

нов, который сует нос не в свое дело. Покажи ему

технологические карты, да то ему в них не нравится, это не

годится, там можно производственный цикл сократить,

здесь надо взять поправку на передовой опыт — и точит,

точит терпение Сладковского.

По существу, надо было разрабатывать новую

технологию, и где-то глубоко в душе Сладковской был

согласен с Бакшановым. Но какого это потребует от него

167

напряжения! И кто знает, справится ли он, по силам ли

ему будет задача? Нет, надо уходить, подобру-поздорову

уходить!

— Слово имеет дед Ипат, — объявил секретарь

парткома.

На трибуну медленно поднялся совершенно седой, с

окладистой бородой и львиной гривой старик, одетый

в темносинюю просторную толстовку и такие же. брюки.

Кто на заводе не знал этого старейшего рабочего!

- Он вышел на пенсию еще в тридцать пятом году.

Удил с внуками рыбу, зимой чинил соседям примусы,

утюги, кастрюли.

Когда началась война, дед Ипат пришел к

директору.

— Становь на работу, начальник.

— Ты же, Ипат Николаевич, ветеран труда.

Заслужил отдых по всей законной форме,— ответил

директор.

— Заслужил! — обозлился старик, — оттого и дела

прошу, что заслужил. Гитлер на нашу < родную власть

топором замахнулся, а я буду на печке тараканов

считать, да? Становь на работу, и кончен разговор!

С тех пор дядя Ипат снова заведывал

инструментальной кладовой сборочного цеха и, несмотря на то, что ему

исполнилось семьдесят девять лет, оставлять завод не

желал.

— Вот восемьдесят годов отгрохаю, тогда уж, —

говорил он, улыбаясь в усы.

Теперь, стоя на трибуне, дед Ипат мягко щурился,

словно глядел на яркое солнце. Снежно-белая борода

выстилала широкую грудь.

— Годов этак сорок тому назад я работал на Пути-

ловском заводе в одном цеху с нашим Михайлой

Иванычем Калининым. И вот подходит раз ко мне Михайло

Иваныч, кладет руку на плечо:

— Эх, Ипат, толковый ты токарь, да плохой

товарищ. Погляди, весь цех бросил работу — объявлена

забастовка.

Оглянулся я — и впрямь: все рабочие станки повы-

ключали. Ну, Ипат товарищей никогда не подводил, и

хоть елозил в душе страх, как бы не отрыгнулось бедой

наше своеволие, — бросил к дьяволу работу и я.

И вот, помню, собралися мы в углу цеха — неразго-

168

ворчивые, злые. Обида душила нас^—хозяин вышвырнул

на улицу две сотни рабочих, снизил и без того малые

расценки.

Михайло Иваныч поогляделся, нет ли кого

поблизости из начальства, и начал говорить. Голос у него был

глухой, тихий, да только слышно нам было все-. Каждое

слово падало в душу, будто зерно в весеннюю землю.

Запамятовал я всю-то речь его. Сорок годов, как

сорок ветров повыветрили многое, да помню я до сих пор

такие его слова: капиталисты, мол, сделали труд

тяжким бременем для человека, а придет пора, тогда, когда

победит рабочая революция, — труд станет источником

радости и счастья.

И вот гляжу я теперь на вас, дорогие мои, и думаю:

сбылися слова золотые нашего Михаилы Иваныча.

Красивым* стал труд — гордым, счастливым, как полет

сокола.

Так давайте же с новой силой ударим крыльями да

наберем в труде большую высоту!

Секретарь обкома быстро поднялся с места и,

подойдя к деду Ипату, долго тряс его руку.

А цех загудел от аплодисментов и приветливых

восклицаний.

Потом выступил Николай Петрович, два часа тому

назад прилетевший из Москвы.

— Я пришел на завод молодым инженером, —

сказал он. — Рос вместе с заводом и, став главным

конструктором, чувствую сыновнюю благодарность к

коллективу, воспитавшему меня. Почему я говорю о себе,

когда речь идет о новом, ответственном задании?—Он

повернулся к Сладковскому, угадав в его улыбке

внутреннюю издевку. — Потому, что думается мне, каждый

из нас должен проверить себя, как перед боем. Мы,

конструкторы и технологи, подобно саперам,

прокладываем производству дорогу к наступлению. Уже получены