Человек идет в гору

Под портретом стояла надпись: «Глеб Бакшанов».

«В почетном одиночестве», — подумал Чардынцев и,

оглянувшись, встретился глазами с тем, кто был

изображен на портрете: станок Глеба стоял неподалеку.

— Чардывдев. А вас я знаю. — Он показал рукой на

портрет.

Глеб покраснел. Алексея Степановича уже знали на

заводе многие, и Наташа отзывалась о нем так

восторженно, что в Глебе даже шевельнулась ревность, хотя он

из ее слов знал о возрасте Чардынцева.

— Сперва я заметил изображение, а потом уж

живого человека. Нехорошо!—пошутил Чардынцев.

— Случается...—Неопределенно отозвался Глеб.

— Да. А все из-за того, что на такой большой

стене — один портрет. У вас что, больше стахановцев

нет?

— Есть, почему же!.. Но здесь имеются в виду

лучшие.

253

— А отчего же так мало лучших?

Глеб пожал плечами.

— Не уродились.

Чардынцев окинул его оценивающим взглядом:

— Я бы на вашем месте в таком одиночестве

чувствовал себя плохо.

«Сперва попади на это место, а потом рассуждай,

как ты будешь себя чувствовать», — недовольно подумал

Глеб и, подняв горячие синие глаза, запальчиво

ответил:

— Напротив! Я победил в соревновании и потому

чувствую себя, как майское солнышко.

— Правильно! Честь вам и слава! Но не забывайте,

что этим социалистическое соревнование не

исчерпывается.

— Конечно! Я пойду дальше. Смекалки занимать ни

у кого не буду! — раздосадованно бросил Глеб, желая

скорее закончить разговор, так как Наташа все чаще

поглядывала в их сторону, и он был почти уверен, что

ее интересовал не сн, конечно, а Чардынцев.

— Верно. Но вы-то сами стремитесь передать свой

опыт другим? Или в секрете держите?

Глеб пригнул упрямую, лобастую голову:

— Пускай другие шевелят мозгами и догоняют... На

то и соревнование!

«Паренек хороший, но, кажется, испорчен славой», —

подумал Чардьшцев.

— Вы комсомолец? — спросил он. Глеб кивнул. —

Комсомольцу так рассуждать не пристало.

— В том-то и дело, что я, дорогой товарищ, не

рассуждаю, а работаю!

— Остро! — засмеялся Чардьшцев. — Критика в мой

адрес правильная. Больше отрывать от работы ни вас,

ни других не стану.

Смех Чардынцева обескуражил Глеба. Он был

уверен, что Чардынцев обидится, и уже в душе «бранил себя

за бездумную горячность.

Желая смягчить впечатление от проявленной им

грубости, Глеб произнес примирительно:

— Не обижайтесь. Я не имел в виду.,.

— Не обижусь, даже если и имели в виду, —

перебил его Чардьшцев, — потому что правильно. А вот вы,

боюсь, обидитесь от того, что скажу я сейчас.

254

— Говорите! — пылко отозвался Глеб, готовый в

ответ на великодушие Чардынцева выслушать от него, не

обижаясь, самое обидное.

Алексей Степанович прямо глянул ему в глаза и

сказал:

— Вам нужно попросить, чтобы ваш портрет

перевесили на другую стену.

— Почему? — не понял Глеб.

— Реже будете на него глядеть...

Глава четвертая

Наташа работала с Глебом уже третий месяц, и хотя

молодой учитель часто хвалил ее за сметливость и

говорил, что на днях ее поставят на самостоятельную

работу, она с тревогой признавалась себе, что не готова

к этому.

Может быть, как ни странно, тому виною был сам

Глеб. Не то, чтобы он плохо объяснял секреты токарно-

го мастерства, нет, наоборот, не жалея времени и труда

обучал он Наташу любимому делу. Но Глеб подавлял ее

гордость и самолюбие своей прямо-таки виртуозной

умелостью.

Наташа не раз восхищалась умением Глеба все

делать быстро и красиво. Наладить ли станок, наточить ли

резец, выточить ли какую-нибудь замысловатую деталь—

все это давалось ему легко, делалось с озорной

усмешкой. Она любила в нем эту талантливость, это уменье,

эту гордую усмешечку. Ей нравилась даже манера

Глеба подражать директору, когда, сразу становясь

серьезнее, Глеб, сдвинув брови, набивал кривую трубку

табаком, потом подносил зажженную спичку и тянул

ртом, целиком поглощенный этим занятием.

Однажды вечером в заводском саду, когда они

вышли к заветной скамейке, Глеб сказал, пряча в темноте

улыбку:

— Завтра будешь работать одна.

Рука Наташи дрогнула в его руке.

— Глеб...

— Ничего, ничего. Ты уже хорошо освоилась с

работой.

С реки потянуло холодком. Ветер закачал молодую

березку. Смутно белея в темноте, тонкая и гибкая, она

25д

скороговоркой залопотала листьями, негодуя на

приставанья ветра.

— Я боюсь... — тихо произнесла Наташа и зябко

поежилась.

Глеб обнял ее, прижал к себе. Наташа слышала, как

сильно стучало его сердце.

— Никогда не бойся, Наташенька... Смелость —

половина успеха.

— Я вижу, ты убеждаешь маня в этом не только

словами!.. — тихонько ужалила Наташа, мягко

высвобождаясь из его объятий.

— Нет, я говорю серьезно,— продолжал Глеб.—

Смелость — это движение вперед. Трус боится риска, идет

проторенным путем и, по существу, движется по

замкнутому кругу. Вот я обучил тебя, Наташа, точить болты.

Операция простая, ты к ней уже привыкла и тебе

хочется точить болты и только болты. Не правда ли? Опасное

желание! Почему? Потому что ты пошла по замкнутому

кругу.

Наташа прикрыла глаза. Глеб говорил хорошо,

говорил умно. Хотелось прижаться к нему, услышать енова,

как стучит его сердце, но она не шевельнулась и тихо

проговорила:

— Тебе легко быть смелым: ты хороший токарь и

можешь взяться за любую деталь.