Человек идет в гору

Тоня едва дождалась рассвета и, торопливо выпив стакан чаю, пошла на завод. Она хотела обойти цех, когда там никого не будет: так легче сосредоточиться на главном. Она была уверена, что теперь посмотрит на все иными глазами, будто сразу прибавилось в них зоркости.

В трамвае она встретилась с Петром Ипатьевичем.

— Куда вы так рано? — искренно удивилась Тоня.

— Туда же, куда и ты, товарищ Луговая, — ответил старик. — Задал нам Чардынцев баню! Отступили от партийной линии. А? Повернулся же язык у человека, светлый месяц!

— Что ж, он прав, — отозвалась Тоня.

— Бранить — нет ничего проще, это умела и моя теща. А попробовал бы он сам…

Тоня хотела возразить, но поняла, что старик ворчит только оттого, что безжалостно уязвили его гордость.

— Работали, на собрания аккуратно ходили, за год, пожалуй, дюжины две резолюций приняли, а главного-то и не видали. Главную резолюцию Алексей Степаныч нам выложил.

— А вы как… голосуете за или против? — спросила Тоня.

— И за и против! — ответил Петр Ипатьевич. — Ругал за дело. С начальником цеха в одной упряжке под гору катились… Что верно, то верно! Но зачем же, Антонина Сергеевна, говорить, что мы отступили от партийной линии? Разве так можно? Чай, не первый год я в партии, светлый месяц!

— Вот вы обижаетесь, Петр Ипатьевич, а действуете, откровенно скажу, неправильно. Голосуете и за и против, а вернее — ни за, ни против. Обиделись на Чардынцева, а промолчали, прямо ему не сказали…

— Как я действую, — это мы еще увидим! — отрезал Петр Ипатьевич, не замечая, как Тоня силилась сдержать улыбку. — Сынок мой тоже подбавил жару. Какая у вас заработная плата на участке? Ишь ты! А у нас, светлый месяц, за это душа не болела…

На завод они явились не первыми. В редеющей полутьме еще спавшего цеха ярко светилось широкое окно конторки Добрывечера.

Заслышав шаги, он быстро встал из-за стола и вышел навстречу.

— Здравствуйте, товарищи! — весело сказал он, пожимая им руки, будто знал заранее, что они придут чуть свет, и нетерпеливо дожидался их прихода. — Давайте обмозгуем, як будем ставить цех на ноги.

Тоня взглянула на его гладко зачесанные назад волосы, аккуратно повязанный галстук под белым воротником шелковой рубашки, на его твердое, утратившие прежнюю угрюмость, лицо и с невольной радостью подумала: «Похоже, наш начальник уже поднимается на ноги».

— Иван Григорьевич, — сказала она с нарочитой деловитостью в голосе, которая, однако, плохо скрывала волнение. — Мне кажется, надо сначала посмотреть все хозяйство цеха.

— Разве мы его не знаем? — поднял брови Добрывечер.

— Иными глазами посмотрим, — подчеркнула Тоня.

— Ага, понимаю! До сих пор глядели зажмурившись.

Хлопнула дверь, пропуская Ваню Никифорова. Он подошел под мелодичный перезвон медалей, подтянутый, свежевыбритый.

— Разрешите пристроиться? — громко спросил он и поздоровался со всеми за руку.

— С чего это вы вырядились сегодня, товарищ Никифоров? — улыбаясь, заметил Добрывечер.

— Имею интерес сопровождать начальство, — сказал Ваня, лукаво блеснув темными глазами. — Ничего не поделаешь, — фронтовая привычка. На войне я ординарцем был.

Они медленно пошли по цеху.

Тут и там валялись заготовки, ящики. Под ногами пружинили стружки.

Высокие окна были густо запорошены пылью.

— А ведь сразу видно, что в нашем доме порядка мало, — обернулась Тоня к Добрывечеру. — Придется начинать с генеральной уборки.

— Э! Не в том загвоздка! — нетерпеливо отозвался Петр Ипатьевич. — Главное — в станочном парке. Прикиньте, сколько у нас ежедневно болеет станков — с ума сойти можно! Доведись это на Анну Сергеевну, сестрицу твою, — она бы тут такой тарарам подняла — страх! А мы ничего… Выдаем бюллетени на ремонт… Будто так и надо!

— Кто же выдает бюллетени? — строго спросила Тоня.

— Я выдаю! Без разбору. Всем, кто ни попросит, — глухо ответил Петр Ипатьевич. — Оттого и завел я разговор, что на совесть у меня камень нынче лег. Прав Чардынцев! По старинке я работал. Беспартийно!

— Шибче бей себя кулаками в грудь, Петр Ипатьевич! — сказал Никифоров, подмигнув Тоне и Добрывечеру. — Может, искру высечешь, чтоб огонь запалить.

— И запалю! — решительно вскинул брови Петр Ипатьевич. — А твои шутки не к месту, светлый месяц!

— Что же вы предлагаете? — спросил Добрывечер.

— Продумать надо. Все как есть продумать. От начала до конца.

— А пока еще не надумали?

— Нет, — смущенно признался Петр Ипатьевич.

— Что, дед? — захохотал Никифоров. — Не искрит? А то — за-па-лю! — он перестал смеяться, увидев, как ссутулился весь, потемнел Петр Ипатьевич. — Погляжу я на наш цех, товарищи, и вспоминается, как в сорок первом дивизия наша отступала… Отходим злые, усталые, раненых на себе тащим.

И вот у одной деревеньки, до сих пор помню — Марьин ключ называлась… перегруппировал Алексей Степанович силы дивизии. Перво-наперво, пригляделся к людям, кто на что способен. Сменил пяток командиров, потерявших голову, отобрал разведчиков — орел к орлу, расставил по новым ротным и батальонным участкам коммунистов и комсомольцев, и — пошло!