Человек идет в гору

Наташа взглянула на Добрывечера, разговаривавшего с Быстровым, и, отбросив назад голову (как любил в ней это движение Яша Зайцев!), сказала:

— Начальник цеха ответит перед директором, а мы с Яковом — перед комсомольской организацией.

— А-а… ну, тогда другое дело, — серьезно проговорил Чардынцев и вдруг не выдержал — засмеялся задорно и радостно.

— Комбайн к обкатке готов, — доложил директору Быстров. — Разрешите приступить?

Мишин мягко отстранил его плечом и, шагнув к комбайну, сел за руль.

— Сам будет пробовать! — восхищенно зашептались вокруг. — Наш директор — мастер на все руки…

Мишин запустил мотор. Ровный гул заполнил цех. Тонко вызванивали стекла окон.

Наташа оперлась на руку Якова и в волнении крепко сжала его пальцы. Яков не дышал. Ему было вдвойне страшно — и за комбайн и за это непередаваемое наташино рукопожатие. Эх, в какие далекие дали пошел бы он рядом с ней вот так — с солнцем в глазах и с песней в сердце!..

«Только было бы все хорошо, — бледнея, думала Наташа. — Первый комбайн!»

Мишин пробовал ходовой механизм. Машина свободно двигалась по цеху. Рядом с комбайном, не отставая, шел Быстров. На его усталом, счастливом лице, казалось, собраны были чувства всех, кто присутствовал при обкатке комбайна.

Мотор и все агрегаты работали безупречно.

Испытание продолжалось трое суток. Трое суток допоздна не выходили из цеха Быстров, Борис Рубцов и ибрагимовская бригада. Первое детище завода родилось. Гул мотора доносился до соседних со сборочным цехов, и люди удовлетворенно улыбались, понимающе переглядывались друг с другом.

— Гуде-ет, — басил дядя Володя. — Младенец — что надо: килограммчиков на три тысячи потянет!

На исходе третьих суток, утром, из рук в руки передавалась листовка:

«Молния — рапорт.

Москва. Министру.

Завод досрочно выполнил свое социалистическое обязательство. Двадцать первого октября собран первый комбайн. Двадцать пятого октября закончена его обкатка».

Сборщики вышли из цеха, усталые от трехдневного нервного напряжения. Свежий утренний воздух был сладким и хмельным.

На высоком пьедестале Владимир Ильич, раздвигая рукой сумерки, смотрел на восток, где заря поднимала свои алые знамена.

Глава шестнадцатая

Валентина все больше отдалялась от комсомольской организации: пропускала собрания, не платила членских взносов. Зайцев вызвал ее на заседание бюро. Все члены бюро долго увещевали ее, она отмалчивалась, притворно вздыхала, а когда взяла слово Наташа и сказала, что Калькова похожа на пустоцвет, Валентина окинула ее презрительным взглядом и, прикусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, вышла в коридор. Ей объявили строгий выговор. Но Валентина и не думала исправляться.

— Исключать будем, — сказал Зайцев Тоне. — В Кальковой не осталось ничего комсомольского.

— Погоди, Яков. Я с ней поговорю сама, — ответила Тоня. Валентина и ее встретила в штыки.

— Не лезьте ко мне с моралью. У меня свой ум.

Тоня помолчала, будто решила выждать, покуда уляжется ярость Валентины, и строго спросила:

— Ты знаешь, как тебя зовут рабочие?

— Знаю! Карковной! Валентиной Карковной! И вот вы, вместо того, чтобы запретить им смеяться надо мной…

— Постой, Валя. Этого не запретишь. Ты сама виновата. Потому что ты с людьми не разговариваешь, а каркаешь, кричишь.

— Чем я виновата, что у меня такой голос?

— Не голос, — характер. Иной раз кажется, что тебе не 20 лет, а пятьдесят. Подумай-ка, отчего это мастера Анну Спиридоновну, седую женщину, все зовут Аннушкой?

— Не знаю, — ответила Валентина и мысленно удивилась: «И верно, почему ее зовут Аннушкой?»

— Потому что она молодая душой. Человека старят не годы, а одиночество. Если ты живешь одной жизнью с коллективом, с народом, ты будешь всегда молодой.

— Что же мне — стать к станку, ближе к народу? — спросила Валентина, язвительно кривя губы.

— Вовсе не обязательно. Ты должна отбросить заносчивость, грубость. Уважай товарищей, тогда и они тебя будут уважать.

— Такая уж я уродилась! — запальчиво бросила она и отвернулась.

Тоня вышла из конторки, и Яша Зайцев, ожидавший ее в цехе, спросил тоном заговорщика:

— Ну?

— Дай Наташе поручение: взять шефство над Валентиной.

— Это исключено, — отрезал Яков. — Они непримиримы, как два одноименных полюса в электромагните.

— Непримиримы! — вскипела Тоня. — А еще комсорг! — она поглядела на озадаченное лицо Якова, на его собранные к переносью светлые брови и тихо рассмеялась. — Дай им одну работу… скажем, пропаганду передового опыта.

— А пожалуй — интересно, — воскликнул Зайцев, и в его глазах блеснуло лукавое выражение.

Наташа наотрез отказалась от нового комсомольского поручения. Она приводила десятки доводов, казалось, один убедительнее другого, но комсорг был неумолим. Тогда Наташа пошла жаловаться к парторгу.

Тоня, затая улыбку, ответила:

— Задание, Наташенька, серьезное. Надо взяться за работу по-настоящему.

Наташа, застеснявшись, сказала: