Человек идет в гору

— А хотя бы и ты! — вышел вперед Сережа Поздняков. — До двух часов ночи горло дерешь — очки считаешь. А на работе ртом мух ловишь.

— А может быть, меня на работе простои заедают? Может, наш бригадир нас ни на полстолечко не учит?

— Старая песня! — отрезал Яша. — Других винить легко. Ты сам не хочешь учиться.

— Что ж, я не хочу больше заработать? — кричал, побагровев, Павка. — Я что, враг себе? Скажи, — враг?!

— Нет, ты просто дурак, — спокойно сказал Яша, и эта спокойная уверенность его тона окончательно разоружила Павку. — Да, дурак, — продолжал Яша. — Время гробишь безрассудно. Ты знаешь, что сказал академик Лысенко? Это глупости, — сказал он, — говорят американцы, что время — деньги. Время не купить ни за какие деньги, ни за какие блага на свете!

Стол, за которым сидел Яков рядом с игроками, плотно окружили молодые рабочие: Зайцев сумел нащупать самую верную струну. Зато и любили они своего комсорга, что он и советовался и работал как равный, но они-то хорошо знали, что вперед их ведет его воля, его горячее и открытое сердце.

— Так вот, ребята, — сказал Яша громко и отчетливо, — если хотите, мы будем три раза в неделю проводить занятия здесь, в общежитии. Пригласим технологов, лучших токарей. Только ставлю два условия: первое — на кроватях не сидеть, для этого есть стулья, второе — картежников вон!

— Согласны!

— Давай, Яков, налаживай дело!

Павка глядел на Яшу обиженными глазами.

…Несколько дней Яша не разговаривал ни с Колей Железновым, ни с Рустемом, лицо его было мрачным, и переносье впервые пересекла тонкая морщинка. Потом, собрав ребят после работы, объявил:

— Нелегко мне было принять решение. И особенно теперь, когда мы соревнуемся с бригадой Наташи, сильной, дружной, отличной бригадой! Но ничего не поделаешь. Я думал, что руковожу комсомольской бригадой, а оказалось — другое… Картежники, трусы. Я верил вам, как самому себе, а вы обманывали меня, да еще грозили расправой молодому товарищу, если он мне расскажет.

Яша помолчал, плотно сжав губы, потом четко сказал:

— Я согласовал с начальником цеха… Железнов и Исмагилов! Вы больше не работаете в нашей бригаде.

Исмагилов вскочил, рванул ворот русской рубашки так, что сразу отлетели две пуговицы.

— Яша! Сережа! Виноваты мы. Простите! Клянусь, не будет этого больше!

— Ошиблись мы. Простите, ребята! — тяжело выдавил Николай.

— Нет… — тихо, но твердо ответил Яков.

Когда Железнов и Исмагилов ушли, обиженные и подавленные, Яков обернулся к Позднякову.

— Сережа, — сказал он, — нам теперь дадут двух учеников, это, конечно, не Рустем с Николаем… и все-таки соревноваться с Наташей будем. Непременно!

Глава четвертая

На совещании парторгов Чардынцев привел в пример второй механический цех.

— Там коммунистов немного, — сказал он, — но они возглавили решающие участки и сами взяли на себя самые трудные обязательства. Только так можно повести за собою массы.

«Интересно! — подумала Тоня, — сам изругал нас, как свекровь ленивую невестку, а здесь в пример ставит».

— И обратите внимание, — продолжал Чардынцев, — цех отстающий, но мы убеждены, что он теперь пойдет в гору.

Тоня не смогла бы объяснить почему, но под ясным и ободряющим взглядом Чардынцева она была твердо уверена, что так и будет…

Петр Ипатьевич взялся ликвидировать простои из-за неисправности оборудования.

— Ты понимаешь, светлый месяц, — говорил он Тоне, возбужденно теребя свои усы, — я все-таки нашел, на чем споткнулись мои слесари! Была у нас система оплаты: сколько отремонтировал станков, — столько и получай. А того не спрашивала казенная система эта, чирий ей в нос, сколько раз один и тот же станок ремонтировали. Вот и получалось: починили станок тяп-ляп, через пень на кочку — и деньги на бочку! Слесарятам моим понравилось: никто их не бранит, не ругает, а денежки сами в карман плывут.

Я теперь эту вредную систему прикончил. Попался второй раз станок, смотрю — выработал ли срок. Не выработал срока — починяй, мамкин сын, бесплатно, искупай вину. Вот увидишь, теперь простоям — крышка!

— А что же раньше вредную эту систему терпели? — спросила Тоня, радуясь смелому новшеству старика.

— Да как тебе сказать, Антонина Сергеевна? — смутился он. — Снизу вверх на нее глядел, с немым почтением. Как-никак писали ее ученые люди, утвердили в министерстве, одели ее в печати, украсили подписями. Авторитет!

А потом, как разозлил меня Алексей Степаныч, я и пошел шерстить, невзирая на печати!

…«А меня он не разозлил, — думала Тоня, продолжая слушать Чардынцева и вспоминая тот свой недавний разговор с Петром Ипатьевичем, — меня он удивил, пожалуй…»

Чем именно удивил ее Чардынцев, она не могла бы сказать, но ей казалось, что любой человек, поработав с Чардынцевым, становился требовательней к себе и одновременно уверенней, смелее, словно бы поднимался выше и перед ним раздвигался горизонт.