Человек идет в гору

— Станки переоборудуем. Главное, ребята, в нас самих. Учиться надо! Геометрия резца, материаловедение, технология токарного дела. Давайте по вечерам читать в общежитии. Книги у меня есть. Навалимся организованно, а?

Ребята молчали. Коля не отводил взгляда от носка своего правого сапога. Рустем тер глаза, будто их чем-то запорошило.

— Давай! — тряхнул головой Сережа и, взглянув на Колю и Рустема, снова притих, будто застеснялся их.

— А вы чего молчите? Испугались? — спросил Яша, приглядываясь внимательней к друзьям.

— Да нет… чего там!

— Куда иголка, туда и нитка, — ответили ребята.

Сережа как-то странно поглядывал на Колю и Рустема, словно не хотел при них сказать о чем-то таком, что тревожило и мучило его, как больной зуб.

…В трамвае Сережа сказал бригадиру, мрачно нахмурив крутой лоб:

— В общежитии заниматься не выйдет.

— Почему? — спросил Яша.

— В карты там режутся — страх! До поздней ночи гомон стоит. Колька давеча всю получку просадил. И пьют. По алфавиту!

— Не может быть… — поразился Яша.

— Да, и Рустем тоже.

«Хорош же я комсорг! Хорош бригадир! Ни разу не заглянул в общежитие, не поинтересовался, как живут комсомольцы…» — ужаснулся Зайцев. Вот когда он с особенной отчетливостью понял, в чем сила наташиной бригады. «Они всегда вместе, а мы только вышли за ворота — и уже рассыпались, разбрелись кто куда».

— Что же ты… не призвал их к порядку?

— Призывал… Смеются! «Тебя, — говорят, — красную девицу, зря в нашу бригаду взяли. Тебе к Наташке надо проситься».

— А мне… почему ты мне раньше не сказал?

— Не велели. Колька пригрозил: Зайцеву скажешь, выживем из бригады.

Вон оно что! Теперь понятно, почему Николай и Рустем с такими кислыми лицами приняли его предложение: им неохота расставаться с картами.

«Два года работаю с ними и не знал, с кем имею дело. Ничего не знал. Упрекни меня до этого кто-нибудь в незнании своих ребят, я бы, пожалуй, обиделся».

В душе закипала злость на Николая и Рустема и на этого тоненького Сережу, испуганно глядевшего по сторонам и ответившего ему невероятно идиотской фразой — «не велели». Больше всего почему-то ужалила его именно эта фраза.

— А ну пошли! — крикнул он вдруг, с бешенством сверкнув глазами, и, рванувшись к задней площадке, выпрыгнул из трамвая, не дожидаясь остановки. Сережа несколько секунд колебался, потом спрыгнул тоже…

В просторной свежепобеленной комнате стоял густой сизый дым, удивительно напоминая парную. На помятых постелях сидели по три человека, уткнув носы в грязные вееры карт. Некоторые не успели даже снять комбинезоны. На столе, рядом с густо утыканной окурками пепельницей, в замусоленной кепке желтела груда рублевок.

— Полундра! — крикнул кто-то на крайней кровати, когда Зайцев распахнул дверь. Бледное лицо Сережи колыхалось сзади.

Николай и Рустем переглянулись. Рустем рассыпал свои карты и пригнулся их поднимать.

Сережа ожидал бури. «Зайцев налетит сейчас коршуном, — думал он, — вырвет карты, начнет кричать на комсомольцев». Но в следующую минуту он в удивлении остановился.

Зайцев весело поздоровался со всеми за руку, на Николая и Рустема даже не взглянул — будто их здесь не было.

— Ребята, — сказал он, доставая из кармана бумагу и карандаш, — комитет комсомола объявляет запись в футбольную и волейбольную команды и в кружки — шахматный, автомобильный, стрелковый…

Он перечислял названия кружков, примечая, у кого из картежников зажигались при этом глаза.

— Пиши меня! В волейбольную!

— Меня запиши в автомобильный! — закричали со всех сторон.

Игроки молчали, не проявляя пока интереса к его сообщению, а, может быть, смутно чувствовали, что вся эта история направлена против обожаемых ими карт.

— Кружка кройки и шитья нет? — спросил вдруг один из заядлых игроков, токарь из бригады Глеба, Павка Семенов.

Все кругом засмеялись.

— А ты хотел заниматься? — спросил в свою очередь Зайцев.

— Нет. Есть у нас тут одна баба — Сережа Поздняков. Его надо бы туда записать.

Снова раздался взрыв смеха. Громче всех смеялись картежники.

Сережа обиженно заморгал и с молчаливым призывом о помощи глядел на Зайцева.

Яша выждал, пока уляжется смех, и вдруг громко спросил:

— Павка! Сколько ты заработал прошлый месяц?

— Пятьсот сорок, — ответит Павка. — А что?

— А Сережа получил тысячу двести рублей. Вот и посуди, кто из вас баба? Ты и одной нормы не даешь, а он две нормы вырабатывает.

Ехидный смешок ветром пробежал по комнате.

— А все потому, — продолжал наседать Зайцев, — что ты ни черта по токарному делу не читаешь, не учишься, а только и знаешь, что карты мусолишь.

— Ну, меня на крючок агитацией не бери.

Павка исподлобья глянул на Якова и хотел что-то еще сказать, но Зайцев уже обращался ко всем:

— Годы идут, ребята, и если мы сейчас не возьмемся за повышение своей квалификации — потом поздно будет. Так я говорю или нет?

— Верно, Яков!

— Из-за двух-трех шелопаев на все общежитие тень падает.

— Они живут по принципу: ешь — потей, работай — зябни! — закричали со всех сторон.

— Это кто шелопай? — вскочил Павка, бросая на стол карты.