Человек идет в гору

— Все дела, прежде чем попасть к директору, проходят через мои руки, — бахвалился он, забежав как-то в цех. Никифоров, пряча улыбку, проговорил:

— Выходит, ты, по существу, тот же директор.

— Да… только по мелким делам! — с озорством в голосе добавила Наташа.

Все расхохотались, окружив смутившегося и не знающего что ответить Павлина.

С тех пор и пошла за ним эта кличка — «директор по мелким делам».

Клава Петряева после работы, успев быстро умыться и переодеться то в светлоголубое платье, то в кремовую с горошком блузку и синюю юбку, теперь каждый день поджидала Павлина у заводских ворот.

Он нарочно задерживался подольше либо, подкараулив выезжавшую с завода машину, нырял в нее и, высоко подняв воротник, — «уходил от преследования», как он выражался, объясняясь со своей совестью.

Клева, отчаявшись ждать, звонила по телефону, но дежурный секретарь директора отвечал, что «Павлин Евтихеевич давно уехал домой».

Утром она приходила в цех с красными опухшими веками.

— Что с тобой? — встревоженно спрашивала Наташа. — Повздорила с Павлином?

Клава низко опускала голову. Молчала.

— Пройдет. Милые бранятся — только тешатся, — успокаивала ее Наташа.

Подавленность Клавы заметил и Яша Зайцев.

— С Клавой надо разобраться, — сказал он Наташе. — Ты видала, с какими глазами она приходит в последнее время на работу?

— Знаю. Поцарапалась с Павлином. К свадьбе заживет.

— А если свадьбы не будет? Так с незажившей раной Клаве и ходить? Надо, Наташа, поговорить с ней.

— Говорила…

— Этого мало. Надо выяснить ее отношения с Павлином и… наладить их.

— Навалимся организованно? — улыбнувшись, спросила Наташа.

— Не шути… Вопрос очень серьезный. Очень!

Он пытался нахмуриться, собрать свои светлые, широко раскинутые брови, но ничего не получалось, и Наташе стало еще веселей.

— Да, и еще одно… Как твое мнение, Наташа, если мы созовем открытое комсомольское собрание с таким вопросом — об учебе молодежи. Интересно?

— Очень!

Наташа упрекнула себя в том, что, учась в институте, думала по существу только о себе, считая этот вопрос сугубо личным.

— Только надо это собрание подготовить. Выясни, какое образование у твоих девчат…

— Знаю и так. У Зои — десятилетка, у Гульнур — восемь классов, у Клавы — семь.

— Поставь перед ними задачу продолжать образование. Возьмите обязательство, и ты от имени бригады выступишь на собрании, хорошо?

— Отлично, Яшенька!

Все девчата охотно согласились продолжать учебу, только Клава, опустив глаза, сказала:

— Трудно мне, Наташа…

— Поможем. Вот трусиха! Прежде чем взяться за какое-нибудь дело, тебе обязательно надо поохать.

Клава отрицательно покачала головой.

Она собиралась учиться уже давно, но все время откладывала, всякий раз находя причины. Иной раз нападет тоска: все учатся, а ты не можешь «взять себя в руки». Но не долго бередило ее сожаление. Жить было весело, легко, и она отгоняла от себя и без того редко донимавшие ее грустные размышления.

Теперь же, когда у нее с Павлином случилось невыносимо-обидное, нежданное… нет, теперь об учебе нечего и думать.

Она прикусила губу, сдерживая слезы. Вынула резец и машинально вертела его в дрожащих руках. Наташа взяла из рук Клавы резец.

— Пойдем, я тебе его заточу.

Она взяла Клаву под руку и, заглядывая в глаза, спросила:

— Скажи откровенно, что у тебя стряслось с Павлином?

Гримаса боли перекосила лицо Клавы. Наташа крепко сжала ее руку:

— Говори, Клава. Или ты от меня стала таиться?

Клава взглянула на озабоченную морщинку, пересекшую наташино переносье, на строгие, чуткие и чистые глаза подруги.

— Беременна я, Наташа… А он… теперь — в кусты!.. Если, говорит, хочешь дружбы… сделай аборт… Ребенок превратит поэзию нашей любви в скучную прозу жизни… Вот какой подлец!

Наташа помолчала. В словах Клавы было что-то очень большое и светлое, и вместе с тем потрясающе-страшное, уродливое.

— Я с ним поговорю, — сказала Наташа, нахмурясь. — Я с ним так поговорю, что… что… — она не нашла нужного слова, которое выразило бы ее негодование, потом, взглянув на Клаву, встряхнула ее за плечи: — выше голову, Клавка! Это же замечательно — ребенок! Это же чудесно!

Клава едва заметно горестно усмехнулась.

Как объяснить умной и доброй Наташе всю обиду оскорбленной, обманутой любви? Как объяснить ей, счастливой девчонке, не испытавшей этого леденящего душу чувства?

— И учиться ты будешь, Клава. Непременно! Ты ведь помнишь наше правило — шагать, взявшись за руки?, Помнишь?

— Помню… Только трудно мне будет…

— И отлично! Это-то и интересно. А я тебе помогу. Только условие: не раскисать, не размагничиваться. Держи выше голову, Клава!

Наташа ветром влетела в кабинет управделами.

Павлин перебирал бумаги, мурлыча слова песенки:

— Почти пешком по небу шагаем, как всегда… А-а, Наташа… категорический привет!

Наташа глубоко и часто дышала — она бежала по крутой лестнице, — сдерживаясь, чтобы не кричать, сказала:

— Я пришла, как комсомолка и подруга Клавы… Правда ли, что ты решил порвать с ней?

— Что такое? — опешил от неожиданности Павлин. — Я тебя не понимаю…

— Не юли! Ты прекрасно знаешь, в чем дело.