Человек идет в гору

— Степан, — Виктор опустил голову и говорил, не поднимая ее. — Мне трудно об этом вспоминать… Мы занимали рубеж на подступах к Бобруйску… Нас атаковали танки и позади них шли эсэсовцы с музыкой, в полный рост… как в «Чапаеве» каппелевцы, помнишь? Когда танки, обдав нас огнем и землей, перевалили через наши окопчики, командир поднял нас в контратаку… Я бежал рядом со Степаном… До эсэсовцев оставалось метров двести, не более… Гляжу, Степан выронил винтовку и упал… Потом мы схватились с фашистами в рукопашную…

— Может, Степана… только ранило… и его… подобрали санитары? — На помертвевшем лице Лизы дрожали губы.

— Нет… Мы отбили атаку и в тот вечер хоронили убитых… Степан… был среди них…

Она постояла минуту с погасшим опустелым взглядом. Потом резко повернулась и пошла быстро-быстро, боясь, что ноги не донесут ее до подушки, которая одна только может заглушить рыдания.

Мучительно тяжко переживала она потерю Степана. Как радуга пронизывает толщу неба, так и образ Степана пронизывал все, что окружало Лизу.

Но время — лекарь. Боль становилась глуше, воспоминания тускней.

Виктор старался отвлечь Лизу от горьких дум. Он зачастил к ней домой, рассказывал смешные истории из институтской жизни, приглашал в кино.

Лиза испытывала двойственное чувство к Виктору. С одной стороны, признательность. Он был другом Степана, вместе сражались они за свободу Родины. С другой, Виктор вызывал в ней неприязнь своим затаенным презрением к людям, своим самолюбованием, точно он всю жизнь неотрывно глядится в зеркало.

«Может быть это оттого, что я с детства знаю его недостатки?» — думала Лиза.

Как-то проводив Лизу до общежития, он признался, что любит ее. Любит давно. Со школьной скамьи.

— Я не говорил тебе потому, что боялся разменять свое чувство на стертые медяки слов.

— А ты найди хорошие, свежие слова, — усмехнулась в темноте Лиза.

— Таких в природе не существует. Все слова пусты.

— Неправда. Ты выдаешь свою нищету за нищету природы. А потом значение слов зависит оттого, кто их произносит. В устах одного слова «я люблю» звучат прекрасной симфонией, а в устах другого — унылым посвистом осеннего ветра.

— Поэтично, хотя и не совсем определенно, — сказал он, сразу помрачнев.

Лиза молча пожала плечами и протянула руку для прощанья.

Знакомство с Иваном, а затем замужество совсем заставили было Лизу забыть о так неожиданно высказанной страсти Виктора. Но он напоминал о себе настойчиво и дерзко.

Получив диплом инженера, он оказался на заводе и вскоре добился назначения на должность главного технолога.

Он писал ей записки, звонил по телефону, выслеживал ее на улице.

Во втором механическом Сладковский не показывался, боясь возбудить подозрение у Добрывечера.

Виктор Васильевич Сладковский в минуты откровения (разумеется, в разговоре с самим собой) любил поглядеть на жизнь придирчивым оценивающим оком.

Жизнь, думалось ему, — это бурный, морской поток, в котором люди мчатся, подобно камням. Постепенно, одни быстрей, другие медленней, камни разрушает, обтесывает едкая от соли вода и затем мелкой галькой выбрасывает на пустынный берег.

Но если найти в неоглядной дали моря островок, то можно избежать разрушительного воздействия волн. Сладковский считал, что он принадлежал к редким в нынешнем беспокойном мире мудрецам, нашедшим надежное прибежище.

«Ну что за чудо такое Николай Петрович Бакшанов? — вопрошал Сладковский и, презрительно сощурясь, отвечал: — Высокомерный инженеришка, возомнивший, что он гениальный конструктор. Ему мало одного портфеля и он лезет из кожи вон, создавая себе ореол «незаменимого».

Что за чудо жена его Анна Сергеевна — всеобщая любимица? Хитрая бабенка, умеющая залезть в душу тем, от кого зависит продвижение по службе!»

Сладковский слышал о ней непонятные вещи. В прошлом году Анна Сергеевна отказалась от своего отпуска: в заводском пионерском лагере трое детей заболели скарлатиной. В лагере пионеров есть начальство, ему бы и отвечать. Зачем влезать в это дело, зачем брать на себя ответственность? Или о ней рассказывали, как, обнаружив у одного из рабочих признаки рака желудка, она целую неделю не приезжала домой обедать, исхудала, изболелась душой — возила больного по клиникам, от профессора к профессору и когда ее предположение подтвердилось, — присутствовала при операции, потом после выхода его из больницы назначила специальный режим лечения и вот уже больше года наблюдает за этим злосчастным парнем, будто за родным сыном.

Что это? Доброта сердца? Дудки! Пускание дыма в глаза, не более! «Завоевание авторитета»! Или вот Чардынцев. Вместо поездки в Сочи, остался на заводе. Спрашивается, чего ради? Праведник он или сумасшедший?

Ни то, ни другое. Потеряв место в армии, он хочет выслужиться на заводе.

Обыватель и карьерист по характеру, Сладковский понимал окружавших его людей по-своему.

Когда на совещаниях у директора или главного инженера возникал спор между начальниками цехов, Сладковский внутренне ликовал от удовольствия.

«Ну-ка, ну-ка, петушки, почешите клювы, а я погляжу, как летят перышки».