Человек из красного дерева

– Не скажу, – ответил Никола Можайский. – Я сам не знаю. В 1720 году в России было тридцать пять тысяч храмов и монастырей. Почти в каждом храме стояла скульптура. В иных храмах – по две, по три фигуры. В других не было ни одной. Общее количество истуканов я оцениваю примерно в сто тысяч. Точные подсчёты невозможны, документов нет. Судьба всех скульптур сложилась по-разному. В нашем деревянном народе принято считать, что нас подвергли поруганию, разрубили топорами и бросили в огонь. На самом деле бо́льшая часть уцелела: их просто вынесли и спрятали, а потом, спустя время, выбросили. Кого закопали, кого отнесли в лес. Чем дальше от столиц, тем меньше было гонений на истуканов. В Новгороде и Перми уцелели многие десятки изваяний. В Перми до сих пор есть целый музей деревянной храмовой скульптуры. Я, Никола Можайский, сколько себя помню, занимаюсь поиском собратьев, но даже я не знаю, сколько нас. Одни восстали сами, других мы подняли молитвами. И я, хоть и архиепископ, не до конца понимаю, как работает таинство поднятия. Почему одни ожили сами? Загадка. Почему одних надо натирать жиром, а других кровью? Тоже загадка. Есть истуканы, идеально сохранившиеся, однако не восставшие. Есть другие, гнилые и порубленные, но мы их, говоря по-современному, отреставрировали – и вернули к бытию. Мы ничего не знаем, мы движемся впотьмах, наугад. Наша цель – отыскать всех и объединить в один народ. Мечта наша в том, чтобы отыскать всех, и про каждого всё узнать: кто сгнил, кто сожжён, кто уцелел – полностью либо частично – и может быть поднят. Это объяснимо: всякий народ, пусть и самый малочисленный, желает быть многочисленным. Мы не можем плодиться, как люди, путём совокупления и деторождения. Но можем плодиться, отыскивая и восстанавливая собратьев, – это то же самое. Наши обязанности поделены. Одни, как я, возглавляют общее дело. Другие ищут документальные свидетельства. Третьи добывают останки истуканов. Есть те, кто реставрирует повреждённые тела. Есть те, кто умеет возвращать их к бытию чтением молитвы. Есть те, кто обеспечивает прикрытие, помощь деньгами, документами, жильём, другими способами. Деньги идут в общую казну, и есть казначеи, учитывающие расходы и доходы. Никаких общих собраний не бывает, весь народ поделен на самостоятельные братские землячества. Допустим, Антип, Читарь и Щепа – из Павловского землячества. Одно землячество с другим не пересекается. Наша организация существует триста лет, победить нас нельзя. Всякое противодействие нам – бесполезно.

Гера выслушала и негромко спросила:

– А мой папа?

Никола Можайский присел и бытовым, невинным движением поставил чашку с кофе на пол.

– Твой папа, – ровным тоном произнёс он, – был на нашей стороне. В 1981 году он был аспирантом исторического факультета МГУ. Ему было двадцать пять. Подающий надежды, честолюбивый молодой учёный. Я открылся ему и сказал то же самое, что говорю сейчас тебе, его дочери. Нам удалось склонить его на свою сторону. Я, Никола Можайский, был инициатором этого. Сначала Ворошилов не верил, но потом поверил. Твой отец нашёл множество деревянных изваяний, описал их, опубликовал монографии и статьи. Он вышел на международный уровень. В науке всегда так: ты находишь тему, седлаешь её и копаешь до донышка. Пётр Георгиевич Ворошилов стал экспертом, он помогал нам, мы помогали ему. Мы поддерживали его, в том числе и материально. Твой отец во всём обязан нам, истуканам. Теперь, когда он погиб, – его знамя подхватишь ты, его дочь и наследница. Важно, чтобы ты поняла: это твоя судьба, твоя планида, твой крестный путь, тебе с него не сойти. Ты можешь проклясть нас, выгнать, – но это ничего не изменит.

– Вы мне угрожаете, – сказала Гера.

– Нет! – воскликнул Никола Можайский. – Зачем? Нам невыгодно ссориться! Нам выгодно дружить!

– Не будем мы дружить, – возразила Гера. – Я уезжаю в Италию. Дом в Павлово продам. Извините, но весь этот бред у меня в голове не укладывается. Поверить невозможно. У меня ощущение, что я сплю.

– Это пройдёт, – мягко сказал Никола Можайский. – Твой отец тоже не сразу поверил. И, кстати, наша дружба с ним не была крепкой. Однажды он перестал нам помогать, не отвечал на звонки, уклонялся от встреч, а главное – он самостоятельно отыскал несколько изваяний, и оставил их себе. В том числе и деревянную голову Параскевы Пятницы присвоил. Ту самую голову, из-за которой начался весь сыр- бор. Мы не знаем, по какой причине он так поступил. Я предполагаю, что у него, так сказать, взыграла гордыня, он вдруг понял, что добился успеха и высокого положения не сам, своим талантом, а при нашей поддержке. Люди науки все самолюбивы. Так или иначе – перемена произошла, и очень резкая. Можно сказать, что он нас предал. А ведь мы – дали ему всё. Славу. Деньги. Но он – взял и отвернулся… Между прочим, квартира, где ты живёшь, тоже куплена благодаря нам… И мы, для начала, хотим разобраться, в чём причина разрыва…