Человек из красного дерева

Дуняшка обошла весь участок, понемногу уже начинающий зарастать сорняками. Заскучала. Ей тут, конечно, было нечего делать – а дома ожидали ролики, Wi-Fi и свежекупленный компьютер.

На обратном пути заглянули в сельпо. В душной зальце пахло хлебом и колбасой. Увидев меня, Зинаида просияла и поправила волосы.

– Познакомься, – сказал я. – Дочка моя. Евдокия.

Зинаида слегка поскучнела, улыбка сделалась дежурно-приветливой.

– Привет, дорогая, – сказала она. – А мама ваша где?

– В монастырь ушла, – спокойно ответила Дуняшка.

– Господи, – Зинаида изумилась. – Как же так получилось?

– А вот так, – ответил я. – Захотела – и ушла. Но мы на неё не в обиде. Она за нас молится.

Зинаида вздохнула.

– Эх, – сказала она, – кто бы за меня помолился.

– Не волнуйся, Зина, – сказал я. – Такие есть. Как торговля?

– Какая торговля, – Зинаида вздохнула, – одни слёзы. Сейчас нигде торговли нет, народ на всём экономит. Пить стали больше, это да. Весь мой оборот – водка и пиво, даже сигареты перестали брать, потому что если, допустим, мужик курит – он покупает сигареты в городе, сразу блок, или два блока, так дешевле, и жена довольна, потому что – экономия, но если мужик пьёт – тут всё по-другому: он не будет покупать водку ящиками, хотя так тоже – дешевле, потому что жена ему не позволит такого безобразия, только бабы же у нас – доверчивые, пить водку запрещают, но пиво – разрешают, и мужик вечером идёт в магазин, говорит жене, что за пивом, а на самом деле – за водкой, водку выпивает незаметно от жены, а пиво – при жене, и вот: как вечер, они все – у меня! И я их всех знаю, в лицо и по именам. И каждый берёт один и тот же набор: бутылочку беленькой, и две бутылочки пива, и что-нибудь на закуску, чтоб запах отбить…

Зинаида грустно улыбнулась.

– Ты уж извини, что я при ребёнке такое рассказываю, но она у тебя вроде уже не маленькая. Пусть знает, как жизнь устроена.

– Она знает, – сказал я.

Дуняшка солидно кивнула.

– А ещё, – добавила Зинаида, – сейчас, говорят, самогонные аппараты пользуются большим спросом. Люди будут сидеть по домам и гнать самогон. Так ещё дешевле, чем водку покупать в магазине. Тут всей моей торговле конец придёт.

– Да, – сказал я, – а ещё можно самосадный табак растить и на сигаретах экономить. И ещё курей завести. И картошку посадить. И тогда магазины вообще не нужны. И электричество отрезать, жить при лучине или при свечах, а свечной воск брать у пчеловодов, обменивать на картошку и яйца. Но тогда получается, что весь технический прогресс – ерунда собачья, вчера он был, а сегодня его нет, и хрен с ним.

– А так и будет, – уверенно сказала Зинаида. – Ещё немного – и мы прямо туда придём, в натуральное хозяйство. Только при такой жизни понадобятся крепкие мужики, с руками. А где их взять? Нету же.

– Появятся.

– Откуда?

– Из толщи народной, – сказал я.

– Эх, – весело сказала Зина, – где же та толща? Лично мне главное, чтоб у мужика в штанах толща была.

И посмотрела на Дуняшку.

– Пойдём, – сказал я Дуняшке, – а то тётя Зина тебя плохому научит.

22

Груз обещали привезти в пятницу. Адресом доставки я указал фабрику и в пятницу же – вышел на работу. Пахан велел в понедельник – но мало ли что он велел.

Пахану придётся многое объяснять и много врать. Но я об этом не думал.

До обеда собирал двери – один, в пустом цеху, сам себе король. Двери меня совершенно не интересовали, я был готов делать что угодно, лишь бы иметь свободный доступ на фабрику.

Изготавливать тут истукана было рискованно. Слишком многие люди увидят его: днём – работяги, ночью – сторожа, имеющие свободный доступ во все помещения. Чужие глаза будут смотреть на него, чужие руки будут трогать. Истукану это не понравится, конечно. В мастерские, где пишут иконы, посторонним вход заказан. Так же и здесь: приближаться к храмовой скульптуре следует только с молитвой, хотя бы краткой.

Придётся на ночь прятать её под покрывало, подумал я, или даже закрывать фанерными щитами.

Много будет хлопот. Много лживых и лукавых слов будет произнесено.

От печальных размышлений меня отвлёк Твердоклинов. Я стучал киянкой, сплачивая меж собой детали дверей, и не слышал, как он вошёл, – ему пришлось громко свистнуть, чтоб я обернулся.

Твердоклинов смотрел с изумлением.

– Ты что тут делаешь?

– Работаю, – ответил я.

– Тебя ж вроде посадили?

– Отпустили. И даже с фабрики не попёрли.

– А меня попёрли, – гордо объявил Твердоклинов. – Пахан предложил – или вламывай за ползарплаты, или – в отпуск, на месяц, без содержания. Я решил – в отпуск.

– А я – наоборот.

Твердоклинов засмеялся.

– Штрейкбрехер ты, – беззлобно сказал он. – От слова “хер”. Но дело твоё. Лично я за копейки работать не буду.

– У меня дом сгорел, – сказал я. – Жить где-то надо. Деньги нужны.

– И про дом тоже слыхали, – значительно произнёс Твердоклинов. – Тебе, может, помощь нужна? Деньгами не смогу, у самого нет, но, может, одежду какую?

Странно было видеть на его веснушчатом лице выражение жалости и соучастия, ранее мне незнакомое.

– Спасибо, друган, – сказал я. – Ничего не надо, сам справляюсь.

Твердоклинов помолчал и сообщил: