Человек из красной книги

И ещё открылись попутно неприятности, о которых ему прямо не сообщили, но кому следует намекнули – насчёт готовящегося возбуждения дела по факту гибели людей и причинения тяжкого вреда здоровью ребёнка. Вменяться, правда, может лишь нарушение порядка пребывания посторонних на закрытой территории и, как минимум, отсутствие документально оформленного разрешения на присутствие их при плановом запуске. Как и необеспечение должного контроля. Он знал и все знали, что отказа бы не потерпел, потому что – раз дочка хочет «живьём», будет так, и не иначе. Никто даже не сделал попытку воспротивиться, когда он коротко распорядился, чтобы отправили семью в укрытие. Слово Царёва – Отче наш, святое, закон. Богу – Богово, Царю – Царёво. А только боком вышло слепое подчинение, но расплачиваться, скорее всего, не ему, а кому-то пониже, кто пошёл у Главного на поводу и не настоял на своём. Вот только никакого «своего» ни у кого тут не было, всё здесь было «его», остальное – в жалком остатке, но только, хочешь – не хочешь, а возбуждать надо: есть трупы, есть пострадавший, и не составит больших усилий определить виновника.

Его не тронули, конечно, тем более учитывая страшную трагедию, но дело всё же завели, нашли крайнего, хотя по сути и невиновного. Ему об этом пилот сообщил, решился: был уверен, что не даст Царёв свершиться неправосудному делу. Тот же прямо из самолёта связался с Центральным Комитетом, сказал, если кто-то пострадает, кроме него, завтра же уйдёт в отставку, он по возрасту пенсионер – всё. Когда сели на Чкаловском, вопрос был закрыт, он уже потом узнал, когда на девятый день поминали Евгению Адольфовну.

Это был первый раз в его жизни, когда так безнадёжно опускались руки, когда он искренне думал, что, быть может, эта же самая жизнь, втянувшая его в свой последний, самый счастливый оборот, теперь испытывает его на прочность, заставив ещё раз окунуться в эти адовы дни, страшней которых не было ни во владимирской тюрьме, ни на колымском золотом прииске, когда он умирал, но выстоял, не потеряв надежду; ни потом, когда одна за другой преследовали неудачи, начавшись сразу после первого спутника и многолетне тянувшиеся дальше, о чём не ведает человечество, но хорошо знает сам он.

Болело сердце: ныло так, что, казалось, от этой боли лопнет что-то в рёбрах и, разорвавшись, прорвётся наружу комьями горящего грунта, наподобие тех, что выбрасывали из-под себя обломки его «Протона». Подумал спросить у Насти пилюлю, но та всё ещё пребывала в полукоматозном состоянии, и он не решился. «Чёрт с ним, – сказал себе, – лопнет, значит, так надо», и тут же вдогонку мысль пришла, что похожее было с ним, но слабей – когда Первый разбился, самый любимый орёлик. И спрашивал себя Павел Сергеевич, добавляя новой муки к той, что и так не отпускала: скажи ему теперь – выбирайте, гражданин Царёв, чего вам по жизни нужней, Женюра, супруга ваша, любимая и живая, вместе с видящей на все сто дочкой, или же открыть человеку космическую даль, о чём всегда болело и просило ваше сердце. Или – или. И не знал он, что ему ответить самому себе, отгонял от себя такое, не умел побороть этот бред.

Звонили люди, шли телеграммы, от Совета Министров пришла на адрес ОКБ за подписью Косыгина, ему позвонили и зачитали. От Академии наук, от Келдыша, но он даже не вдумывался. Сначала отвечал, слова какие-то мямлил, пытаясь соблюсти приличия своего высокого положения, потом бросил – устал благодарить за сочувствие, выслушивать скорбные речи, когда искренние, а когда дежурные. Женюру-то его мало кто знал, а ему и не хотелось, чтобы узнали, даже мёртвую. Она принадлежала ему и дочери – больше никому.

Стоп! Только сейчас он понял вдруг, что этот Цинк карагандинский, отец её, ничего не знает о смерти, никто не мог сообщить ему, кроме самого Царёва. Надо было звонить. Но сначала дождался человека: из Моссовета прислали, выделенного для организации траурных мероприятий. Зашёл, в чёрном, при таком же галстуке, уважительный, негромкий, хотя сразу ясно, что ушлый: кого только, видно, не хоронил и кому только в этом деле не способствовал. Схватывает до того ещё, как успеваешь подумать, и сам же тихими словами мысль твою вежливо опережает. «Мне б таких парочку в ОКБ, – подумал Царёв, – не думать и командовать, а с делами управляться, с текучкой, чтобы малостей никаких не упустить». И снова ужаснулся – о чём это он, Господи Боже, что за грязная помойка в голове у него, ему бы самое время голову пеплом посыпать, а он об ОКБ подумал, пропади оно пропадом вместе со всеми ракетами и космодромами.

– Так что вы хотели предложить, любезный? – сухо спросил он визитёра.