Человек из красной книги

– Что угодно, Павел Сергеевич, – чуть склонив голову набок, ответил тот, – вот, извольте сами взглянуть, – и положил на стол альбом с вариациями похоронной атрибутики, в цвете, на глянцевой бумаге. – Транспорт подадим, куда сами решите. Только просили бы заблаговременно подсказать, сколько народу будет, для планирования доставки от места к месту. – Он скорбно покачал головой, отрабатывая номер, и добавил, – и с местом поминания просили бы определиться, если возможно, без затяжки, любой зал или же ресторан к вашим услугам, Павел Сергеевич, если только пожелаете. И касательно затрат не велено беспокоиться, городские власти вопрос этот зачисляют на себя, такое принято решение по вашему случаю, оттуда звонили, – и неопределённо указал пальцем в потолок.

Этот невидный, угодливо скроенный человек в казённом костюме с чуть заискивающей улыбкой и каким-то деревянным сочувствием, которое он сейчас пытался старательно изобразить, эти подобострастные фигуры речи, преисполненные уважительной покорности и привычно закамуфлированного равнодушия, эти намёки на высшие силы, неизменно бдящие и не забывающие сынов своих – всё это сейчас напоминало Царёву дурной сон, мутную кашу, сваренную из гоголевских издёвок с примесью чеховских насмешек, но только без иронии и горькой печали.

– Ничего такого не надо, уважаемый, – коротко отозвался Павел Сергеевич, – гроб прошу самый простой, без финтифлюшек. И организуйте, пожалуйста, место в колумбарии на Донском, и там же прощание. Тело забираем из морга, так что один траурный автобус – всё.

Тот понятливо кивнул и сделал заметку в блокнотике, после чего решился уточнить:

– А с людьми что?

– С людьми ничего, – отрубил Царёв и поднялся, давая понять, что аудиенция закончена, – на послезавтра, на 11 утра.

Агент понимающе сделал глазами, попрощался и удалился, неслышно прикрыв за собой дверь. Царёв прошёл в спальню и стал задумчиво перебирать бумаги Евгении Адольфовны. Однако того, что искал, не обнаружилось: оно и было понятно – её записная книжка наверняка осталась во владиленинской квартире; потом же, когда перевозили тело и решали с Аврошкой, было уже не до мелочей. Он поднял трубку, набрал номер и коротко распорядился:

– Гурьев, свяжись с Шестаковым, пусть выяснит прямо сейчас: Цинк Адольф Иванович, работает предположительно в проектном институте, в Караганде, маркшейдер. Нужен рабочий телефон, срочно. – И дал отбой, бросив трубку на рычаг. В аппарате тренькнуло, отзываясь на удар, и Павел Сергеевич подумал вдруг, что они никогда не говорили с Женюрой о Боге, вообще никогда. Никто из них так и не завёл этот разговор первым: другой же, становясь в этом деле вторым, наверное, просто не посчитал для себя нужным открывать эту новую для обоих тему. Он даже не поинтересовался, была ли она крещёной, хотя, с другой стороны, какое там: родилась во время войны в глухой промышленной провинции – самый неподходящий вариант нырнуть при рождении под Богово крыло. И сразу – степь, такая же в этом смысле безрадостная перспектива жития при меднорудном карьере и отсутствии разрешённого упоминания о Христе и его апостолах. Дедушка её вроде бы как-то подкован был по церковной части, но точно он не помнил, говорила она ему об этом или это стало его личным домыслом.

Сам он был крещён ещё в раннем детстве, там же, где родился, на Украине: бабка с дедом отнесли его в храм в первую неделю, не спросив у матери, которая сразу, как родила, стала постепенно отдаляться от ребёнка. Однако тем дело для Павлика и окончилось: ко времени, когда мало-мальски созрел головой, ни соборов, ни крестов, ни всякого остального церковного и туманного в жизни его уже не стало, зато началось другое удивление – первыми летательными аппаратами, смелыми лётчиками, и мечтание о других небесах, хотя и расположенных близко к тем, с каких привычно вещали про истину и любовь. «Совесть, – думалось ему, – она и есть тот самый Бог, о котором так много и не слишком конкретно рассуждают верующие, – совесть и вера в собственные возможности».

Через полчаса ему перезвонили, и он записал номер. Ещё через минуту он заказал по межгороду разговор с Карагандой по срочному тарифу. Тут был обед, там – ближе к вечернему времени, но он успел: когда их соединили, Цинк ещё не ушёл.

– Послушайте меня, Адольф Иванович, – сказал он в трубку, не здороваясь и не представляясь, – случилась катастрофа, ваша дочь Евгения погибла, в четверг кремация и прощание, в одиннадцать, вы должны об этом знать.

Вас ждать?

Думая о том, как правильней построить разговор с её отцом, Павел Сергеевич успел-таки прокрутить в голове пару вариантов, памятуя о том, что он всё ещё вызывает неприятие в этом человеке. До этого неизвестного Адольфа, если откровенно, дела ему особенно не было. Даже наоборот, существование Цинка в такой отдалённости снимало проблему привечать его, делая вид, что рад до невозможности явлению тестя в собственном доме.